— Легко сказать — отдыхать! — Морщится она. — Таки-и-е боли!
— При необходимости будете принимать болеутоляющие, но, сами понимаете, в вашем положении список препаратов сильно ограничен.
Что мне ещё остаётся сказать?
— Понимаю. — Вздыхает девушка.
— Во время беременности женский организм сильно изменяется, — пытаясь обойти острые углы, я аккуратно подбираю слова, — от этого часто страдает мочевыделительная система. Сейчас вам нужно избежать инфицирования, и если всё пройдёт хорошо, то вам останется придерживаться диеты, и… вы забудете нас, как страшный сон.
Я прикусываю язык, но она вымученно улыбается. Значит, я её обнадёжил. И даже если я сам не на сто процентов уверен в благоприятном исходе, то её счастливые глаза окупают всё моё внутреннее беспокойство. Сейчас для пациентки и её плода спокойствие важнее всего остального.
— Спасибо. — Хрипло благодарит меня девушка.
Я коротко киваю.
— Придерживайтесь моих рекомендаций, и посмотрим, как пойдёт дело.
Мне уже хочется взять себя за шиворот и выволочь в коридор. Словно кто-то другой говорит за меня с ней, и мне не терпится заткнуть этого «кого-то».
— Спасибо, доктор. — Тяжело дыша от накатившего приступа боли, повторяет Кукушкина.
Она пытается выдать ещё одну вежливую улыбку, у неё получается, и от этого у меня всё переворачивается внутри.
— Всего доброго. — Бросаю я и позорно и спешно покидаю палату.
Через сорок минут уже стою у дверей своей квартиры. Прежде, чем вставить ключ в замочную скважину, я опускаю взгляд на кольцо на безымянном пальце. Оно обжигает мне кожу.
Беззвучно вздыхаю, вставляю ключ, поворачиваю и аккуратно толкаю дверь. Та открывается со скрипом, и я с досады сжимаю челюсти.
— Не волнуйся, он спит. — Тихо шепчет жена, появляясь в коридоре.
Я включаю свет, и она сонно щурится. Трёт пальцами веки.
— Прости, разбудил. — Я переступаю порог и закрываю за собой дверь.
— Тяжелый денёк? — Мягко улыбается она.
— Даже два. — Улыбаюсь ей в ответ. — Или сколько там меня не было?
— Мы потеряли счёт. — Её признание звучит едва слышно.
— Прости ещё раз.
— Ничего страшного, такая работа. — Она делает ко мне шаг. — Ты голоден?
— Нет. — Качаю головой. — Валюсь с ног. Пойдём спать?
— Конечно. — Соглашается супруга.
Мы с ней вместе заглядываем в детскую и любуемся в тёплом свете ночника фигуркой спящего сына, закутавшегося в одеяло, а затем отправляемся в спальню. У меня нет сил даже принять душ. Я снимаю одежду и падаю на кровать.
— Не спится? — Шепчет жена минут через пять.
— Нет. — Признаюсь я.
— Тогда расскажи, как прошла смена. — Просит она.
И я рассказываю в подробностях, не забыв упомянуть и о несчастной Кукушкиной, которая осталась в своей палате мучиться от боли. Говорю, что мне её жаль. Ровно, как и всех своих пациентов.
15
— Ну, как ты? — Заглядывает в палату Анфиса Андреевна.
Я поднимаю голову от скрипучей больничной подушки:
— Адская ночка.
Всю ночь бегала в туалет по-маленькому. Ощущение было такое, будто вот-вот обмочу трусы, а в итоге выходило всего две капли. К тому же, боль и не собиралась ослабевать, чтобы дать мне поспать: она то нарастала, то немного отпускала, а затем вгрызалась в меня с новой силой.
— Про банку не забываешь?
Ах, да, чертова банка. Как можно забыть про тяжёлое и уродливое стеклянное изделие, в которое приходится собирать мочу?
— Конечно, нет. — Морщусь я.
Женщина бросает взгляд на наручные часы:
— Уже семь, поднимайся, сейчас придут мерить температуру и давление, затем проведём все остальные исследования. А с десяти до двенадцати будет обход.
Значит, придёт этот хмурый доктор. Ясно.
Даже не знаю, радует это меня или пугает.
— Хорошо, спасибо. — Я осторожно поднимаюсь с постели.
— И не забывай, — добавляет медсестра, — больше пить и больше ходить.
— Я и так пью, пью, пью, сколько мне ещё пить?
— Чтоб из ушей лилось! — Усмехается она и закрывает за собой дверь.
Я привожу себя в порядок, чищу зубы, собираю волосы в хвост, накидываю халат и выбираюсь в коридор.
Бреду по отделению и осторожно заглядываю в палаты: пациенты лежат по двое, четверо, иногда даже по шестеро человек. Обстановочка у них там, откровенно говоря, гнетущая, а лица у всех серые, безрадостные. Оказывается, мне ещё повезло оказаться в палате одной.
Останавливаюсь у последнего кабинета в самом конце коридора. На двери табличка — «Красавин В.Г.», и больше никаких опознавательных знаков. Несколько секунд я с глупым видом пялюсь на надпись, а затем спешу поскорее уйти, чтобы не встретиться с ним лицом к лицу.
После утренних обследований я достаю телефон и захожу в сеть. Ввожу название клиники и фамилию врача. Мне почему-то тепло от того, что я знаю, где находится кабинет этого важного доктора, и волнительно от того, что, если повезёт, я узнаю о нём ещё хоть что-то.
Интернет сообщает, что Красавин с отличием окончил лечебный факультет медицинской академии, затем поступил в клиническую ординатуру, в которой провёл ещё пару лет. Затем у него была стажировка в европейских урологических клиниках, затем работа врачом-урологом уже на родине. Потом он защитил свой первый диссертационный труд, стал кандидатом медицинских наук, совмещал научную деятельность с основной работой, и в этом году защитил вторую диссертацию. Ему присвоена степень доктора медицинских наук по специальности урология.
Мой мозг усиленно складывает числа.
Значит, ему сейчас тридцать четыре или тридцать пять? Конкретной информации на этот счёт нет, поэтому я листаю дальше и, наконец, вижу его фото. Нечёткое, явно с какого-то пропуска или с другого документа, но оно заставляет меня на мгновение отвлечься от пронизывающей боли.
Нет, у него нет хобота.
Я впервые вижу его лицо, и в груди разрастается жар.
Вспоминаю глубокий, низкий голос доктора, от которого точно так же разливается баюкающее, согревающее тепло по всему телу, и улыбаюсь. Черты его лица такие же чувственные и красивые, как его голос, а губы такие же мягкие и манящие, как и глаза.
Боже, чем таким они меня обезболили, что я так брежу наяву?
Мои пальчики летают по экрану, пытаясь отыскать профиль Красавина во всех известных соцсетях, но нигде ничего не нахожу. Меня это почему-то сильно расстраивает, но тут на глаза попадается его страничка в Инстаграме.
