— Прогоняем? — Девушка словно не слышит меня.
— Да, ты буквально выпроводила сейчас Кукушкину.
Я отворачиваюсь и больше не смотрю в сторону Невелиной, у меня с трудом получается сдерживать раздражение, вызванное её поведением.
— Это называется заботой, Вадим Георгиевич. — Деловито отвечает она. — Давайте налью вам молока. — Ординатор берёт из мини-холодильника коробку и подходит ко мне. Льёт её содержимое в мой кофе, не отрывая взгляда от моего лица. Если она сейчас не остановится, то молоко польётся прямо на мою обувь.
Похоже, девушка осмелела настолько, что решила перейти в наступление.
— Хватит, спасибо. — Выразительно гляжу на неё я.
Невелина расплывается в улыбке и приводит пакет в вертикальное состояние.
— Прости… — шепчет она, по-прежнему не отрывая взгляда от моего лица, и тихо добавляет: — те…
Очевидно, полагает, что полдня в операционной сблизили нас сильнее.
Сделав вид, что ничего не заметил, я отхожу со своим кофе к окну.
— Представьте, насколько тяжело провести несколько дней в замызганной больнице с чудовищными болями. — Спешно добавляет Люда. — Конечно, пациентка торопилась домой. Они же все спешат убежать отсюда, как только им дают «зеленый свет»!
Теперь она ещё и оправдывается.
Я застываю с краю от окна, за занавеской, и пью обжигающий кофе мелкими глотками. Наблюдаю, как ветер вздымает с земли желто-красные листья и красиво кружит в воздухе. Краски осени настолько сочные, что хочется достать телефон и сделать пару снимков — без какой-то определённой цели, просто, чтобы были.
— Да и вы, Вадим Георгиевич, очень устали после операции. — Добавляет Люда. Моё молчание заставляет её нервничать сильнее. — Вам нужно отдохнуть, прийти в себя. Разве пациентам это понять? Они думают только о себе: о том, что им нужно получить вашу подпись, собрать вещи и поскорее убраться отсюда. Если бы они хоть немного думали о врачах, то были бы благодарнее! Так редко сейчас увидишь кого-то с цветами и конфетами, как будто им тяжело даже просто сказать «спасибо»!
Я оборачиваюсь и смотрю на неё во все глаза.
— Мы работаем ни ради спасибо, Людмила. Мы помогаем людям, спасаем жизни.
— Да. — Спохватывается она. — Да, конечно, но…
— Это нормально, что пациенты думают только о себе, о своём здоровье. Многие из них переживают такое, что их желание сбежать отсюда и забыть происходившее, как страшный сон, становится вполне очевидным.
— Да, вы правы… — Неохотно соглашается Невелина. На её лице отображается серьёзный мыслительный процесс. Видимо, она размышляет, как исправить ситуацию. — Тяжело пришлось этой Кукушкиной, она ведь беременная.
— Надеюсь, теперь у неё всё будет хорошо. — Замечаю я и отворачиваюсь к окну.
Если повезёт, смогу увидеть, как Алиса будет уходить. Мне интересно, встретит ли её кто-то. И придёт ли тот мужчина, который получил букетом по голове?
— А я ведь у неё спросила. Она реально работает в журнале и берёт интервью у настоящих звёзд.
Я молчу.
— На такой должности есть шанс познакомиться с кем-то знаменитым. Правда, она совсем невзрачная…
Люда говорит что-то ещё, а я чувствую, как у меня холодеет желудок. Хрупкая женская фигурка медленно спускается по лестнице и мелкими шажками движется к парку. На Алисе плащ до колен, на ногах изящные шпильки, в руке она несёт пакет с вещами. Ветер треплет её светлые волосы, и девушка торопливо поднимает воротник. Ей холодно.
А ещё её никто не встречает.
Уже через несколько дней больничная круговерть засасывает меня в свою воронку. Новые пациенты, новые проблемы, новые диагнозы. Я думаю, решаю, делаю сложные операции, но неизменным остаётся одно: каждый раз, когда я вхожу в ту палату, в которой лежала Кукушкина, мне кажется, что я увижу её. Мне не хватает её улыбки, её растерянного, беззащитного взгляда, света её зелёных глаз.
Но труднее всего приходится на крыше.
Каждый раз, когда я поднимаюсь туда, я всё ещё чувствую в холодном осеннем воздухе её запах. Всё ещё ощущаю тепло её тела. Я больше не чувствую одиночества: воспоминания об этой девушке наполняют собой прежнюю, разрывающую пустоту в душе.
Я хочу увидеть. Зачем — не знаю сам.
Просто хочу, и всё.
Просматриваю её профили в соцсетях, читаю надписи под фото, улыбаюсь самому себе. А вчера купил тот самый журнал и ознакомился с её статьями. Они живые и яркие — как и она сама.
Я приказываю себе не вспоминать об этой девушке, зная, что это не сулит нам обоим ничего хорошего, но делаю это снова и снова: то застаю себя думающим о ней в обеденный перерыв, то вижу её, закрывая глаза, перед сном. Кажется, я теперь думаю о ней всегда.
— Так что ты решил? — Спрашивает меня супруга, когда мы опускаемся на траву в парке под нашим любимым деревом.
Сынишка бежит к пруду и осторожно опускает на воду кораблик:
— Пап, смотри! Он держится!
Я показываю вверх большой палец, улыбаюсь, а затем поворачиваюсь к ней. На лице Анны пляшут солнечные лучики, её веснушки красиво золотятся в последних тёплых осенних лучах.
— Насчёт чего?
— Насчёт той пациентки, Алисы. — Она понимающе склоняет голову набок.
— Я не пойду. — Хрипло отвечаю я.
Под её взглядом трудно сохранять самообладание.
— Но ты же хочешь? — Уголки её губ дрожат.
— Нет. — Заверяю я.
— Но ты думаешь о ней.
По моей спине несутся мурашки.
— С чего ты взяла?
— Думаешь. — Уверенно говорит Анна. Бросает взгляда на нашего сына, а затем возвращает его на моё лицо. — Я слишком хорошо тебя знаю, Вадим, чтобы утверждать это с уверенностью.
— Даже если это и так… — Качаю я головой. — Я не…
— Ты должен пойти. — Её рука ложится на мою ладонь. — Имеешь полное право. Сходи.
Мне хочется что-то сказать, чтобы убедить её, что мне это совсем не нужно, что я всё для себя уже решил, но в это время Антон звонко кричит:
— Пап, пап! Смотри! Он поплыл, поплыл!
25
Что может сказать одинокая женщина о своей одинокой жизни? Если она наслаждается свободой — ей комфортно, а если она в поиске своего единственного, то она может ощущать дискомфорт холодными осенними вечерами в холодной, одинокой постели.
А что скажет вам одинокая беременная женщина? Она признается, что ей очень невесело, и это будет лишь частью правды.
Все эти дни в бесплодных попытках заснуть, я прокручивала в мыслях различные модели своей будущей жизни.
