Телевидение и радио в Москве должно принадлежать России, нашему народу и не час в день, а безраздельно.
Почти тотчас после Февральской революции 1917 г. Николай Бердяев публикует статью «о любви к России». В своем анализе Бердяев выводит национальное чувство, пламенное патриотическое чувство любви к родине на первое место. Он ставит его выше всех социальных идей. Эта любовь выше демократии, выше большевизма, выше любых партийных построений. Он так и пишет. «Пробуждение активной любви к родине превыше всех доктринальных государственно-общественных начал, она должна стать предметом повсеместной проповеди… Лишь на почве этой любви возможно сознательное государственно-общественное строительство, без этого — всегда отвлеченное и доктринерское…»
Мы можем добавить: без этого чувства любви любое преобразование России сопрягается с уроном, ущербом для нее, а следовательно, и для народа, ибо Отечество — это прежде всего народ. Демократическое же правление по своей идеологии целиком безнационально и, следовательно, аморально, оно вне российской истории.
«Самоценная и самоотверженная любовь к России не только спасет Россию в нынешний грозный для нас час, — развивает ту же мысль Бердяев, — но и определит все ее дальнейшее и свободное существование».
Демократам подобное осознание национального чувства недоступно. Скажем, только за то, что я пишу о важности патриотизма, о национальном чувстве, которое должно сплотить русских в час испытания, их газеты в обилии «изблевывают на меня хулу» самого низкого пошиба. А ведь о любви к родине, стало быть, России великий Бердяев (вам не чета, господа защитники национального разгрома России) говорит как о единственном чувстве, способном определить свободную будущность России.
Вам сие сложно усвоить. Вы формально знаете русскую историю (иначе ни за что не оказались бы там, где позволяете себе резвиться; там в первую очередь будут пролегать жертвенные пути наиновейшей русской истории), пишете преимущественно штампами, да и понятно: чужой это для вас язык. Само собой, и волноваться не будете, когда устроитесь для писания очередной статьи: по-настоящему чужая для вас страна, не ваша кровная привязанность, а всего лишь источник заработка, карьеры, не более. В таком разе не худо бы помнить: в сознании у народа откладывается, кто пособлял напяливать на него хомут, тащил последний кусок из сумы. Поспеет час, вам очень понадобится его заступничество, а он не подаст руки вам. Что вы для него, ежели от ваших слов и дел прибавлялись могилы на русской земле. Рассчитываете вовремя улететь? Все не улетите, да и куда лететь? Кому вы нужны?.
Бердяев укоряет нас: любовь к отечеству не нуждается в самооправдании, не ищите доводы, слова — любите свою землю. Мы добавим: любовь к родной земле того же порядка, что и чувство к родителям. Придет ли кому в голову оправдываться в преданности матери? А родина — это мать для нас, не для всех, конечно. Для людей определенных качеств и ухваток родина там, где они выколачивают деньги. Они присосались к телу России (их не оторвать) — и пиявят, пиявят…
Бесспорно одно: путь демократов разрушителен для России, от которой и так уже мало что сохранилось. Нужен свой независимый путь. Его могут предложить только государственники — и никто другой.
Столкновение за власть неизбежно, час его близок. В этом столкновении у России имеется надежная опорная база — национальная идея, идея возрождения страны, идея своего пути развития. Социальная, общественная опора демократов непрерывно сужается. По сути они оказываются в изоляции, их поддерживают те, кто непосредственно участвует в реформе или спекулянтски, хищнически обогащается. Россия вступает в новую историческую эпоху. Демократия оказалась лишь кратковременным, чрезвычайно болезненным, печальным опытом. Единственный в своем роде национальный, общественный механизм, как Россия, отказывается действовать в навязанных Западом условиях, ибо это означает саморазрушение, самоуничтожение.
Выбор в данных условиях может быть только один: за Россию! Не сомневаюсь: не только отечественные демократы, но и Запад с непревзойденными США подавятся Россией. Она вырвется из грязи предательства, невиданного обмана и хищничества. Найдет силы вырваться. Если существуют народ, культура, традиции, — прогнить и ссучиться абсолютно все не может, это исключено. Мы отстоим и возродим свою землю.
Мы будем служить России и будем ставить эту службу выше жизни. На смену павшим патриотам России будут вставать новые, но мы свой путь пройдем. Мы соединим на нашей земле всех, кто хочет жить с нами в дружбе. Для всех наши сердца открыты, но врагов не пощадим. И православные святые не осудят нас.
Через канализацию
«Правда», 5 сентября 1992 года, № 118 (26872)
Москва во мгле
Опустошенным городом смотрится ныне Белокаменная (уверяют, что Петербург — еще хуже) — нет, не матерью городов русских, а скорее смачным международным притоном, скрещением воровских дорог, всемирной барахолкой и кладбищем русской жизни. Немо, с укором стоят столетние дома. Кажется, у них выколоты глаза, вырваны сердца. И повсюду, как знамение времени, — опустившиеся люди: звериные, настороженные глаза.
Во всем городе веселится только Пушкинская площадь — святыня русских — ныне самое «публичное» место в его непосредственном, пошлом истолковании: проститутки, торгаши, шпана, сор, запустение.
По городу немало спившихся женщин всех возрастов — еще недавно редкость для нас. Скопища людей пахнут немытыми телами, потом, запущенной, засаленной одеждой. Дети вовсю промышляют мелкой торговлей (мечта бывшего мэра Попова — приобщаются к бизнесу): глаза дерзкие, насмешливые, без всякого уважения к старшим, ухватки — бывалых людей, знающих цену земным отношениям.
В глазах у детей — отчуждение, ни к кому и ни к чему нет жалости. Манера держаться — как у героев американских боевиков. Похоже, в этом городе, любимом мною с детства — далеких 30-х годов, у каждого в глазах злоба или отчаяние.
Старики и старухи, некоторые с колодками боевых орденов и медалей (встречал и за взятие Кенигсберга — ее цвет помню с детства, и за освобождение Белграда и Праги), покорно предлагают сигареты. Кажется, руки так и засохли протянутыми. Я не видел, чтоб кто-то покупал. Однако они стоят, каждый день приблизительно до двух часов дня на одном и том же месте торчит на складном табурете подросток лет четырнадцати (тоже приобщается «к капитализму»). Меж фирменных джинсов шест, на шесте — дощечка с прикнопленной оберточной бумагой: «Куплю орден Ленина и сломанные механические часы». Был бы орден с изображением нашего президента — отнес бы бегом…
А по бывшей Ленинградке рвут воздух «вольво», «порше», «тойоты», «форды»… — откуда их успело столько понаехать… У помоек по дворам — угрюмые люди: похоже, тощает добыча с каждым днем. Привлек внимание загорелый мускулистый парень в шортах — обрезанных старых штанах. Привлек внимание велосипедом. Разговорились. Оказывается, на велосипеде он объезжает мусорные баки (имеется такой бизнес) — это сразу круто увеличивает обрабатываемую площадь. На багажнике и под рамой — мешки для банок, бутылок. За спиной — сумка, туда идут пищевые отходы для себя. «Если прокипятить или прожарить, — поясняет он, — то есть можно». Он студент 3-го курса, институт не назвал. Прихварывает мама, брат еще в школе. В глазах — унижение и обида, хотя мне улыбается и пробует шутить.
