Желаю Вам крепкого духа, увеличения числа читателей и меньших проблем.
С уважением ваш читатель и единомышленник
Ф. С. М.
Магнитогорск».
«Уважаемый Ю.В.!
Пишу очень коротко из уважения к Вам, дабы занять минимум Вашего времени.
Я по специальности техник-геолог, стаж 20 лет… Живя на периферии, мы совершенно дезориентированы в политике. Невозможно разобраться в том, что происходит в стране. Я ничему и никому не верю. Все известные по теле- и радиопередачам политики — лгуны. В своей статье Вы изложили мои чувства и мою душевную боль. Но очень жаль, что Вы не обмолвились: а что делать мне и мне подобным, «зрячим» и болеющим душой за Россию, за детей наших и стариков? Хочется практических действий, но каких? Большая часть населения нашего города — работники металлургического комбината — получают очень высокую заработную плату. Большие деньги разлагают народ, люди спиваются, рушатся семьи. Другая, малооплачиваемая часть жителей города, молча завидует первой. Все недовольства людей, споры о политике решаются в магазинных очередях.
Лично я в настоящее время все свои силы и время отдаю воспитанию детей в школе и помощи одиноким старикам на дому. Но сегодня этим не изменить политику государства и жизнь людей. А действовать очень хочется. Что же нам делать?
С.Т.,
Магнитогорск.
Мне 38 лет, сыну — 18 лет, дочери — 15 лет. Хороший муж. Есть семейное счастье и общая боль за нашу отчизну».
«Дорогой Юрий Петрович!
Вы единственный из тех, за кого отдам голос без колебаний, ибо давно слежу за Вами, искренне восхищаюсь не только Вашими подвигами в спорте и успехами в литературе, но и мужеством, скромностью, интеллигентностью. Убежден, что среди кандидатов есть немало достойных людей, но мне не дано знать их.
Пишу Вам вот по какому поводу. Как и всех (или почти всех), меня волнует судьба отечества, которое из государства уверенно переходит к простому географическому понятию: если бы не штыки, нас не стало бы уже 2–3 года тому назад, и превратились бы мы в сырьевой придаток. Собственно говоря, мы к нему идем.
Я рассматриваю сегодняшнюю Россию как исчезающую, как страну богатую, но не производительную. Непроизводительными были гунны с печенегами и прочие батыи — они и исчезли. Жутко подумать, но в этом нашем нынешнем исчезновении теперь сама историчность развития цивилизации…
Наверное, мы еще продержимся несколько лет — человечество само по себе скорее консервативно, чем радикально. Но… «процесс пошел». Я русский и по-человечески Россию до боли жалко, а выхода не вижу. Его и нет — выхода. Обратите внимание — ничто не изменяется к лучшему, и это закономерно. Назад пути нет, история таких игр не допускает, для меня путь назад неприемлем не только потому, что надоело жить во лжи. Для меня это равносильно тому, как если бы кто-то извлек из материнского чрева трехмесячный плод, посадил его в пробирку с созданными искусственными условиями и через неделю, убедившись, что плод хиреет, стал бы внедрять его обратно. Ясно, что материнский организм его уже не воспримет — природа нарушена. Так и у нас. Мы разрушили систему, хотя и не догадывались, что до пресловутого утопического коммунизма нам было на пару шагов ближе, чем до рынка. В этом наша обреченность.
Идет процесс приватизации. Я двумя руками за приватизацию мелочевки — где и хозяин налицо, где и дело особой сложности не носит, где возможное банкротство не есть трагедия не только для общества, но даже и не трагедия для хозяина и нескольких возможных его поденщиков. Ну не пошло дело: у других пошло, у меня — нет. Нет, стало быть, у меня склонности к этому, надо заняться чем-то более для меня приемлемым — эка невидаль! Да и кто из нас и в застойной жизни сразу находил себя? Единицы, с малых лет осознавшие не только свое призвание, но и способности и возможности.
Другое дело приватизация крупных предприятий. Сугубо житейски мне это представляется бредом. Я, к примеру, работаю на производстве, где свыше 20 тысяч рабочих и служащих. До недавних пор все, что мы имели, было государственным, т. е. общенародным, т. е. ничьим. А что есть понятие «народ» с позиции чистой арифметики? Нужно ли быть миллиардным, как Китай, или миллионным, как Албания, чтобы называться народом — или 8-тысячные манси уже не располагают таким правом?! Убежден, что располагают. Но убежден также и в том, что никто из 20-ти тысяч человек нашего коллектива, получив акции, собственником себя не ощутил. Если бы эту собственность делили попредметно — Иванову ЗиЛ-130, Петрову с Сидоровым на пару ГАЗ-66, а Николаеву автоколонну № 7, — тогда бы каждый из поименованных реально ощутил себя хозяином объекта, а так — все мы вновь владеем всем и ничем одновременно. Разговоры о подобной чуточку модернизированной форме собственности по сути равносильны спору о том, на какой глубине — 3-х или 30-метровой лучше утонуть…
Теперь о рыночных производственных отношениях, о чем все вещают наперебой, но о которых никто ничего определенного не говорит, будто это коммунизм, в котором еще никто не побывал. И меня настораживает на сей счет молчание наших крупных (!) экономистов-рыночников — неужто ничего не знают?! Или чего-то побаиваются? Позвольте поделиться моим пониманием данного вопроса.
Рыночные производственные отношения выстраиваются на трех «китах»: частной собственности, наличии законов и механизма их задействования и, наконец, на историчности (постепенности) развития производственных связей.
С частной собственностью все просто — это мерило ответственности. Обладаешь собственностью на миллион — банк даст тебе ссуду на миллион, обладаешь на 100 млн. — на такой же кредит можешь и рассчитывать. И дело не в твоей репутации. Ты чист перед людьми и тебе верят, но ты не застрахован от неудач: и дающий в долг вправе иметь гарантии. Есть ли у нас реалии возвращения к частной собственности? Богатых людей у нас нынче развелось много, не столь важно, как они разбогатели, важнее то, как они распорядятся деньгами, во что их вложат — надо бы в производство, в сельское хозяйство, а вот таких желающих что-то не видно. Тем не менее формальные основы для восстановления института частной собственности у нас существуют.
Касательно законов и механизмов их задействования. Тут по части законов почти все в порядке, недостающие несложно доработать, сложнее с механизмами соблюдения этих законов, но никаких теоретических и практических объективных сложностей не усматривается.
Самое сложное — историчность (постепенность) развития рыночных производственных отношений. Ее мы лишились в 17-м, когда производство само по себе было относительно простым. А в производстве все идет от простейшего к простому, от простого к усложненному, а от усложненного к сложному. Степень сложности производства есть показатель необходимого количества производственных связей. Чтобы открыть блинную, мне необходимо отработать таких связей около сотни, начать производство телефонных аппаратов — около тысячи, создать самолет — десятки тысяч. Когда на базе простейшего производства идешь к простому и более сложному, на тебя работает время. К десятку отработанного минимума постепенно и естественно накладываются новые связи, видоизменяя лицо производства и собственно продукции, и ничто в тебе не нарушает психологического баланса. Развитие, усложнение и рост производства полностью аналогичны становлению человека и его мышления. Глупо же пытаться в детском саду преподавать высшую математику — начинают с основ арифметики. А что сочинили наши лидеры. Они разрушили админкомандную систему производственных связей, предложив обществу начать все сначала, забыв при этом, что мы живем в мире архисложных технологий с многотысячными нитями производственных связей. Пусть у кого-то есть деньги, знания и желание (самое искреннее) заняться производством тех же телефонов. Любой разумный человек поймет, что ему никакой жизни не хватит, чтобы наладить эти множественные связи с нуля. Вот и получается, что деньги выгоднее вкладывать в ларьки, и не оттого, что тут быстрее оборот и узаконена спекуляция, но оттого, что торговое дело (по числу тех же связей) бесхитростное.
