Иные данные содержатся в материалах следствия, показаниях других участников событий в доме Ипатьева, охранников. На прямые вопросы: «Вся ли команда состояла из латышей?» — отвечали, что в ней были русские (как мы видели, считали, что их половина — 5); «Действительно ли нерусские в ней были латышами?» — утвердительных ответов не давали, переходили на обозначение «нерусские». Некоторые из допрашиваемых отмечали наличие среди «латышской», то есть нерусской, части команды — мадьяр. А. А. Якимов рассказывал: «Всех этих прибывших из Американской гостиницы (то есть из облчека. — И. П.) людей мы безразлично называли почему-то "латышами". Нерусских мы называли потому "латышами", что они были не русские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались "латышами"136. Встречаются парадоксальные выражения: «русские латыши», «латыш Кабанов» и т.п.137. Есть даже случай полного абсурда. Один из убийц, П. З. Ермаков, в воспоминаниях написал: «...16 июля [в] 8 часов вечера сам прибыл [с] двумя товарищами[:] Медведевым (имеется в виду чекист М. А. Медведев. — И. П.) и другим латышом, который служил в моем отряде, в карательном отделе»138. В действительности он привел с собой своего заместителя, русского С. П. Ваганова, бывшего матроса, отличавшегося чудовищной жестокостью в расправах с населением (был убит потом рабочими). Видимо, поэтому он и ассоциировался в памяти Ермакова с палачами из среды латышей. Нельзя не обратить внимания на его выражение: «прибыл... [с] Медведевым... и другим латышом». Получается, что определение латыш относится и к Медведеву. Чекист, каратель — значит латыш.
Мы приводили данные об одном из охранников неведомой команды — Верхаше, венгре. В саду дома был найден обрывок письма «Терезочке». Экспертиза установила, что текст — также на мадьярском языке, но, по ее мнению, принадлежит перу мадьяризированного немца139, то есть опять же «латышу», но не Верхашу, а другому охраннику. Однако при этом следует иметь в виду, что письмо могло быть написано не членом внутренней охраны Юровского, а одним из иностранцев, которые в небольшом числе находились там и ранее. Еще одна надпись сохранилась в комнате убийства — цитата из стихотворения немецкого поэта Г. Гейне «Belsаzar» («Валтасар») на немецком языке, как сочла экспертиза, с «намеренно выпущенным словом и искажением»140. Надпись была сделана человеком образованным, видимо не охранником. А вот каких-либо латышских надписей, следов пребывания настоящих латышей в доме найдено не было.
Следствие во главе с Н. А. Соколовым быстро выяснило, что среди команды, как оно сочло, из 10 человек половину составляли русские, а остальные 5 человек — нерусские. Оно выяснило, что Юровский говорил с ними то ли на немецком, то ли на идиш, а возможно, на разных языках с разными лицами. Один работник ВЧК (о нем шла и еще пойдет речь далее), уполномоченный Я. М. Свердлова и Ф. Э. Дзержинского, прибывший в Екатеринбург, бывавший в доме Ипатьева, также отмечал, что Юровский его принял за немца и заговорил с ним «на немецком языке», а с Голощекиным они разговаривали «между собой» «не на немецком языке, а на идиш»141. Юровский в свое время около года прожил в Германии, в эмиграции, и усвоил в какой-то мере немецкий язык. Надо полагать, что латышского языка Юровский не знал. Да и вряд ли понадобилось бы прибегать к нему, если бы команда состояла из латышей, — на разговорном уровне русским они все же все владели. Не знал, конечно, Юровский и венгерского. Но венгры, подданные Австро-Венгерской Габсбургской империи в нескольких поколениях, знали немецкий язык, тем более военнослужащие (он был для них вторым родным). Так что Юровский мог разговаривать и с немцами, и с мадьярами, но только на немецком. Однако, если среди охранников-иностранцев или прибывавших в дом лиц были и евреи, мог также пригодиться идиш, которым Юровский, очевидно, владел лучше. Обращает на себя внимание одно из показаний Якимова: «А один был, который с Юровским говорил не по-русски, но и не так, как говорили между собой «латыши», а как-то по-другому как будто бы по-«жидовски», но точно этого сказать не могу. Утверждаю лишь, что один такой латыш был, который говорил именно с Юровским не так, как говорили между собой латыши. Из себя этот «латыш» был лет 30, низенький, плотный, нос имел длинный, волосы, глаза и брови черные, уши большие, бороду брил, усы черные, средней величины, лицом смуглый. Похож он был на еврея»142. Может быть, речь идет не просто об австрийском немце или мадьяре, а о еврее, которых в Австро-Венгрии было очень много? Возможно, этот человек был вовсе не членом команды, а упомянутым уполномоченным из Москвы. А коль скоро половину команды, то есть 4-5 человек, составляли австро-венгерские военнопленные, о чем явно свидетельствуют рассмотренные нами данные, то возникает вопрос: мог ли быть среди них хотя бы один латыш? Думается, это исключено. Зачем, спрашивается, в такую маленькую группу чекистов включать еще и латыша, усложнять ситуацию, общение?
Из всего сказанного напрашивается вывод, что так называемые «нерусские латыши» были не латышами, а бывшими военнопленными из Австро-Венгрии, скорей всего мадьярами, возможно, с одним «мадьяризированным» евреем. Допускаем, что среди них мог быть (могли быть) и немец, но только австрийский. Вряд ли большевики допустили бы германского немца к решению судьбы Романовых; вспомним, что германское правительство настаивало на сохранении жизни «немецких принцесс» и Ленин потом тщательно скрывал от него их смерть. Итак, австро-венгры, вероятнее всего, только венгры. К сожалению, в персональном отношении мы можем говорить только (и только!) об одном из пятерых — венгре Андраше Верхаше, и то предположительно, а также о безымянном авторе письма к «Терезочке» — «мадьяризированном» австрийском немце (либо австро-венгерском еврее). Все они — из бывших военнопленных.
Что можно сказать о персональном составе русской части команды внутренней охраны? Речь о них так или иначе уже шла. Вернемся к этому вопросу, обращаясь к более широкому кругу источников. Следует говорить прежде всего о номинальном вхождении в нее Г. П. Никулина как начальника. Далее совершенно определенно можно говорить еще о двух конкретных лицах — А. Г. Кабанове и В. Н. Нетребине, а также о третьем — безымянном студенте (или учащемся) Уральского горного института (или училища). Имя Кабанова называл следствию в 1918-1919 гг. охранник-разводящий А. А. Якимов, причем с самого начала до конца подчеркивая, что это он знает и запомнил точно143. Якимов подробно рассказывал о том, как Николай II, встретив на прогулке Кабанова, узнал его, как бывшего солдата-гвардейца, разговаривал с ним144, что тогда-то ему, разводящему, стало известно имя этого «латыша». Об этом факте говорили и другие охранники с той лишь разницей, что не знали или не помнили фамилии этого бывшего русского гвардейца. О том же рассказывал и Я. X. Юровский на встрече со старыми большевиками: «Мне известен единственный случай, о котором мне рассказал один товарищ из внутренней охраны, — латыш. На прогулке в саду к нему обратилась, кажется, Ольга: «Вы нас видели, знали раньше?» Он ответил: «Да, я вас видел там-то, на таком-то параде, я служил в таком-то гренадерском полку». Тогда Ольга обратилась к Николаю и крикнула: «Папа, вот это наш гренадер». На этом разговор оборвался. Причину обрыва разговора не помню»145. Непосредственно ли Николай II узнал Кабанова или одна из его дочерей — дело второе. Важно то, что в охране был русский солдат — Кабанов, ибо в гвардейских полках латышей не было. Юровский, излагая данный факт, противоречит своему же заявлению, что во внутренней охране были только латыши. В то же время, как отмечалось, он тут же указывал на В. Н. Нетребина как состоявшего во внутренней охране. А Кабанова как чекиста внутренней охраны неоднократно называл Г. П. Никулин146. В 1965 г. Никулин официально удостоверял, что Кабанов состоял под его руководством в составе внутренней охраны в качестве начальника пулеметной команды147. Неоднократно заявлял об этом и сам Кабанов, в частности указывал в автобиографии, в переписке с М. А. Медведевым. Он написал обширные воспоминания, в последние годы с некоторыми сокращениями неоднократно публиковавшиеся в периодической печати148.
