Голощекин прибыл из Москвы 14 июля вместе с уполномоченным вождей и ВЧК, несомненно имея приказ уничтожить Семью Николая II в ближайшие дни, но с указанием, что конкретный день, момент его выполнения надлежит еще в последний раз согласовать с ними. Они должны были быть в курсе всего дела соответствующим образом, в том числе с постановкой вопросов (постфактум) на заседаниях Президиума ВЦИК, СНК, с подготовкой и передачей продуманной информации в печать. К 16 июля в Екатеринбурге, ДОНе все было готово. Именно теперь настал момент для получения последней санкции. Вечером 16 июля руководители области решили связаться с В. И. Лениным и Я. М. Свердловым по прямому проводу. Но задуманного оперативного контакта не получилось по непредвиденным обстоятельствам. Прямая связь между Екатеринбургом и Москвой, Кремлем оказалась нарушенной. О ее временном нарушении сохранилось много свидетельств. Вероятно, это произошло именно 16-го, и ближе к вечеру. Произойди это раньше — уральские лидеры, зная, что придется посылать телеграмму окольными путями, долго ждать ответа, идущего таким же образом, поспешили бы, не отложили бы все на вечер, на последний момент. Во всяком случае, только поздним вечером 16 июля, была использована прямая связь с Петроградом, главой его власти Г. Е. Зиновьевым. Ему передали завуалированный текст с просьбой передать его в Кремль. Напомню содержание документа, причем в том виде, в каком он лег на стол кремлевских вождей: «Москву, Кремл Свердлову копия Ленину из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите Москву что условленного с Филипповым суда по военным обстоятельствам не терпят отлагательства ждать не можем если ваши мнения противоположны сейчас же вне всякой очереди сообщите Голощекин Сафаров снеситес по етому поводу сами с Екатеринбургом Зиновьев». По получении телеграммы в Москве ее, как уже отмечалось, положили в конверте на стол Ленину. На конверте значилось: «Москва Ленину», а ниже карандашная отметка: «Принято 16.7.1918 г. в 21 час 22 минуты. Из Петрограда Смольного. 14288»10.
Прежде всего обратим внимание на то, что телеграмма подписана Ш. И. Голощекиным и Г. И. Сафаровым. Первый — фактический руководитель и партийной организации, и всей власти на Урале вообще (куратор советских органов края), ответственный за дело Царской Семьи, ее уничтожение, действовавший от имени В. И. Ленина и Я. М. Свердлова, большевистского руководства страны. Второй — официальный руководитель Уральской партийной организации, товарищ председателя обкома, в отсутствие Е. А. Преображенского (был в отъезде) — председательствующий, лично хорошо знакомый Ленину еще по эмиграции, для него и Свердлова, как и Голощекин,— местный авторитет, заслуживающий полного доверия. Из одного лишь этого документа видно, как беспредметны бесконечные споры о том, кто был тогда главнее вообще на Урале и в решении судьбы Царской Семьи — Голощекин или Белобородов. Отсутствие под документом подписи Белобородова — официального советского руководителя, который в те дни был на месте, и наличие подписей руководителей большевистской организации подчеркивает, что решал судьбу Царской Семьи не облсовет, его исполком или президиум, а партийное большевистское руководство. Как фактически и решался вопрос 14 июля. Вернулся в Екатеринбург Голощекин — телеграмма конфиденциального характера ушла в Москву за его подписью. Она — не для огласки и публики. В ней подпись официального руководителя соввласти не обязательна. Сам текст телеграммы закамуфлирован, вероятно, в условленном Голощекиным, Свердловым и Лениным варианте, да и так понятный не только им, но даже Зиновьеву. «Суд» ни в малейшей мере не готовился, под этим словом, конечно же, подразумевается уничтожение.
«Филиппов» — Филипп (Голощекин), с которым, дескать, в бытность его у вас, там — в Москве, дело обсуждалось и решалось и который должен учинить этот «суд». Обеим сторонам понятно, что «курок на взводе», готовность полная, если нет надобности по каким-либо причинам откладывать акцию, дайте санкцию-приказ телеграммой «вне всякой очереди», тотчас — и все будет сделано.
Из документа видно, что телеграмма в Москве была получена поздно вечером 16 июля, в Петрограде, возможно, часом-двумя раньше (там надо было с ней ознакомить лично Г. Е. Зиновьева, если он не находился в это время в Смольном или непосредственно у аппарата; получить его указание, дооформить текст и т.д.). Из Екатеринбурга телеграмма и могла быть направлена около тех «шести часов вечера», о которых в одном случае говорил Юровский, как о времени предписания о полной готовности к расстрелу со стороны Голощекина и ожидании лишь последнего сигнала. Он или уже передал телеграмму в центр, или собирался это сделать сейчас же после встречи с Юровским. По московскому времени тогда было еще только около 4 часов дня. Во всяком случае, в Кремле запрос оказался в половине десятого. В Екатеринбурге шел уже двенадцатый час ночи. По плану же именно в 12 должна была начаться казнь. Ответ-сигнал из Москвы все не приходил. Было от чего волноваться и Голощекину, и Юровскому, и другим. Все были в напряженном ожидании.
Ленин и Свердлов, собравшиеся, судя по воспоминаниям А. Ф. Акимова, вместе, обменявшись мнениями, составили, вероятно, не зашифрованный, а именно условный короткий текст-сигнал с вставкой какого-то ключевого слова или фразы. С текстом этой телеграммы и был отправлен охранник Ленина А. Ф. Акимов на Главтелеграф на Мясницкую улицу, очевидно на машине, со строгим указанием Свердлова вернуть текст и даже забрать телеграфную ленту11. Телеграмма пошла в Екатеринбург, как и полученная оттуда, опять окольным путем, очевидно, через Петроград и Пермь. Из Перми она и должна была поступить, только не днем, до прихода Голощекина в ДОН, а уже потом — глубокой ночью. Свои люди в Перми (члены президиума облисполкома Ф. Ф. Сыромолотов, пермский губвоенком М. Н. Лукоянов, его младший брат — председатель облчека Ф. Н. Лукоянов, только что посланный туда, или кто-либо иной), с которыми Голощекин и Сафаров, вероятно, уже созванивались и поставили в курс дела, могли по получении телеграммы в оперативных целях просто позвонить, передать текст или условную фразу телефонограммой. О таком варианте, как телефонограмма, приходится говорить не только из-за специфической записи событий Юровским в 1920 г. для М. Н. Покровского, но и потому что, во-первых, в тексте, переданном им этому историку, в отличие от оставленного у себя оттиска написано не «телеграмма», а «телефонограмма», во-вторых, среди массы найденных белыми на екатеринбургском телеграфе телеграфных лент телеграммы от Ленина и Свердлова от 16 июля не найдено (конечно, ее могли и уничтожить, но вряд ли, ибо почти равнозначные следы преступления там остались в сохранности). При любом варианте никакого исходного приказа из подчиненного губернского центра — Перми поступить для руководителей Уральской области не могло. Тем более что приведенная телеграмма уральцев Ленину и Свердлову и сведения об их ответе-приказе такую версию решительно исключают.
Есть возможность достаточно точно установить время поступления телеграммы (или телефонограммы) и присылки от облчека автомобиля, о есть время начала акции, а затем и самого момента расстрела. Слезет иметь в виду, что по только что введенному уральскому времени разница с московским, как и ныне, составляла два часа. Юровский во всех случаях определяет время прибытия автомобиля, то есть последнего приказа об убийстве, половиной второго ночи с 16 на 17 июля12. Разбуженные узники одевались, собирались, по одной его оценке, около 30, по другой — около 40 минут, пока не вышли и не были отправлены полуподвал. Для краткого разъяснения «опасности» и перехода на первый этаж, короткой паузы перед самим расстрелом тоже потребовалось некоторое время. Самое страшное в трагедии началось примерно половине третьего ночи. Юровский определял время вывоза трупов из дома так: «Около трех часов ночи»; «около 3-х часов, или даже несколько позже»; М. А. Медведев — иначе: переход на первый этаж «около трех часов ночи»; Г. П. Никулин не зафиксировал в памяти опоздания началом преступления и все сдвинул на более раннее время (начало пробудки примерно в 12 часов)13. На следствии П. С. Медведев назвал примерно то же время, что и Никулин («часов в 12 ночи комендант Эровский начал будить царскую семью»). А вот А. А. Якимов утверждал иначе: «в первом часу ночи, считая по старому времени, или третьем часу по новому времени...»14. Никулин и Медведев, возможно, не ошибались, а просто имели в виду время до перевода стрелки асов вперед. Охранник Ф. П. Проскуряков показывал, что его вместе с Е. А. Столовым разбудил П. С. Медведев после завершения казни для участия в мытье полов в 3 часа ночи (вполне возможно, что они не слышали выстрелов, уснув после попойки). «Я потому Вам говорю, — отвечал он следователю на вопрос по уточнению времени, — что было это в 3 часа, что у Столова были при себе часы, и он тогда смотрел на них. Было именно 3 часа»15. Были допрошены Ф. Я. Буйвид, живший на первом этаже того же дома В. Л. Попова, на верхнем этаже которого размещалась внешняя охрана; он услышал выстрелы «после двух часов ночи». Ночной сторож на Вознесенском проспекте П. Ф. Цецегов определял время завершения акции: «В 3 часа ночи я услыхал звук автомобиля за перегородкой дома Ипатьева... затем слышал шум того же автомобиля, направлявшегося к Главному проспекту»16. Следовательно, само убийство, расстрел с достреливанием и докалыванием раненых (по оценке Юровского, «вся процедура, считая проверку (щупанье пульса и т.д.), взяла минут двадцать»)17, происходило около половины третьего ночи по местному времени. В начале четвертого, с рассветом, со вторника на среду, все было кончено и трупы из дома Ипатьева уже увезены. Итак, казнь совершилась в половине третьего, вывоз убитых жертв — в начале четвертого часа ночи 17 июля 1918 г. Была уже глубокая ночь и в Москве. Спали ли там, в кремлевских дворцах, вершители судьбы Романовых, нажавшие только что на стартовую кнопку новой, живой гильотины? Акимов, вернувшийся с телеграфа, застал Ленина бодрствующим в своем кабинете. Тот с ухмылкой устроил ему показную головомойку за угрозу телеграфисту револьвером при отнятии у него текста телеграммы и ленты. Возвращены они на телеграф, конечно же, не были. Их или уничтожили, или погребли в архивных тайниках, не увидевших свет и поныне. Для Акимова же дело было оставлено без последствий. А могло бы быть все и печальней, не выполни он в точности приказа вождей о доставке этих документов-улик в Кремль, не отними их у телеграфиста под угрозой оружия. Была уже ночь, наверное, около 12 часов. Лег ли Ленин спать, и скоро ли, и с какими мыслями? Неизвестно. Выстрелы, заглушавшиеся и в Екатеринбурге, вряд ли отдались в его сердце. На другой день он и Свердлов вели прежнюю бурную государственно-революционную деятельность. Среди прочих вопросов продолжали тайно заниматься и делом Царской Семьи, уже мертвой.
