– Наденет, когда будет танцевать.
– Завернуть можно?
– Конечно. – Гвен развернула бирюзового цвета оберточную бумагу, положила между слоями карточку «Спасибо за покупку» и перевязала пакетик серебристым шнурком.
Покупатель забрал пакет и сдачу, но уходить не торопился.
– Что-нибудь еще?
– А это сработает? – выдохнул он. – Я ей понравлюсь?
– Подарок приятный. Уверена, ей понравится.
– Мне нужно, чтобы я ей понравился. И побыстрее. Поэтому к вам и пришел.
– Это всего лишь заколка для волос, – медленно сказала Гвен. – Это не магия.
– Ладно. – Он закивал головой, отчего стал походить на чуточку тронутого. – Понимаю. Вам нельзя об этом говорить. Круто.
– Извините? – Женщина в зеленом плаще указала на винтажную подставку для торта из двух частей, стеклянной и керамической. – Мне можно это блюдо?
– Извините, это не блюдо. Боюсь, они идут вместе. Это подставка для торта.
– Вот как? – Особа в зеленом плаще всем своим видом выразила неудовольствие.
– У меня есть другие блюда, – начала Гвен, но женщина уже ушла.
Гвен продала фигурку клоуна, о приобретении которой всегда жалела, и выполненный акварелью снежный пейзаж в серебряной раме. Потом у палатки остановилась девушка с матерью. Чудесные светло-каштановые волосы девушки упали на лицо, за что мать тут же выбранила ее громким шепотом.
– Где твоя лента? Собери. Выглядишь дурочкой.
Девушка вздрогнула, словно через нее пропустили электрический ток, и нахохлилась.
– Сколько это? – спросила мать, беря пресс-папье из оникса и взвешивая его на ладони, как потенциальное оружие.
– Пять фунтов, – сказала Гвен, сопротивляясь желанию обезоружить покупательницу.
– А что оно делает?
Гвен недоуменно моргнула.
– Это пресс-папье. – Похоже, суббота в Пендлфорде была днем приема двойной дозы сумасшествия.
– Да, но… – Женщина наклонилась через раздвижной столик и, понизив голос, спросила: – Что оно делает?
Гвен тоже наклонилась и соответственно понизила голос.
– Оно. Прижимает. Бумагу.
Женщина выпрямилась, но продолжала смотреть на Гвен так, словно ждала от нее чего-то.
– Мне нужно что-то, чтобы она, – кивок в сторону дочери, – обрела уверенность. Больно уж стеснительная. Робким в жизни успеха не видать.
– Пресс-папье вам вряд ли поможет.
– Ладно. Тогда что? Я думала, взять надо первое, что попадет на глаза.
– Извините?
– Так я слышала. Нет? Может, вы выберете? Или для каждой проблемы есть что-то свое? Вроде… ну, не знаю… сережки, чтобы лучше слышать?
– Извините, – пробормотала Гвен. – Я правда не уверена…
– Это для моей дочери. – Женщина потеряла терпение и начала злиться.
С трудом сдерживая себя, Гвен обратилась к девушке:
– Хочешь выбрать что-нибудь, милая?
– Разумное решение, – одобрила женщина и подтолкнула дочь к прилавку: – Давай, Эбигейл, делай, как леди говорит.
Из-за каштановой завесы появилось розовое личико, и Гвен ободряюще улыбнулась.
– Что бы ты хотела? Что-то, что можно носить? Или что-то для комнаты?
Эбигейл открыла рот, но мать опередила:
– Без толку ее спрашивать. Она слишком застенчивая и с незнакомыми не разговаривает.
Девушка смотрела влево, и Гвен попыталась понять, что привлекло ее внимание. Дерево для бижутерии в стиле 20-х? Шелковые платки и шарфики? Цветной фарфор?
– Тебе нравятся яркие цвета?
Эбигейл пожала плечами, но протянула руку и дотронулась до длинного ожерелья из разноцветных стеклянных бусинок.
– Можешь примерить, если нравится. У меня есть зеркало. – Гвен достала из-под прилавка и протянула ей зеркало, которое держала для таких случаев.
– Она такое не наденет. Ей только черное и серое нравится. Тусклое и унылое, чтобы оставаться незаметной.
Голос этой женщины Гвен стоически терпела целых пять минут и уже была сыта им по горло. Одному Богу известно, как уживалась с матерью Эбигейл.
– Как будто оно ее убьет, если наденет для разнообразия что-то яркое. Может быть, пастельно-голубое или лимонное.
Эбигейл закрыла глаза, и сердце Гвен переполнилось сочувствием к ней.
– А если что-нибудь в комнату? Там это никто не увидит, пока ты сама не пожелаешь показать.
Эбигейл кивнула так быстро и коротко, что Гвен едва не пропустила этот жест.
– Можно посмотреть вон то? – тихо, но твердо спросила девушка. Голос у нее оказался ниже, чем предполагала Гвен. Эбигейл показывала на полосатое вязаное одеяло, которое Гвен закончила только лишь накануне вечером.
– Это ручная работа, но оно не винтажное, – предупредила Гвен, протягивая одеяло.
Девушка схватила его и только что не вырвала у нее из рук.
– Одеяло? Сколько тебе лет?
– Это накидка. На кровать. Мне нравится.
– Отлично. – Мать преувеличенно шумно вздохнула, как будто дочь потребовала дозу крэка. – На твой страх и риск. – Она повернулась к Гвен. – И уж пусть оно свое дело сделает.
Гвен взяла деньги, завернула одеяло и попрощалась, чувствуя себя морально обязанной объяснить покупательнице, что одеяло не волшебное, что на нем нельзя, например, летать.
К трем часам толпа заметно убавилась. Тучи сгустились и опустились, принеся ранние сумерки и сырость. Плохая погода не располагает к шопингу, к тому же день удался, и Гвен начала собираться.
– Уходишь? – Расположившаяся по соседству Мэри-Энн удивленно вскинула брови. – Я никогда не ухожу рано. Всегда убеждаю себя, что пропущу самую выгодную продажу дня. Ты приедешь в следующем месяце?
– Да. – Гвен поймала себя на том, что и сама обрадовалась, дав это обещание. Она приедет сюда и расположится на этом самом месте. Тем более что путь от дома легкий, не бесконечные мили, как в «Ниссане», с проклятиями над картой и обещанием потратиться на спутниковый навигатор в следующий раз.
– До встречи в декабре.
Мэри-Энн кивнула и повернулась к покупателю.
Кэти до смерти надоело, что все что-то от нее скрывают. Заметив, как мать сунула «Кроникл» под стопку журналов, она спросила, что случилось, и получила в ответ «ничего», что было чистейшим враньем.
– Что-то в газете? Или ты продолжаешь ругаться с тетей Гвен?
– Ничего, – повторила мать. – И мы не ругаемся.
Опять ложь.
– Займусь обедом. – Мать поднялась с дивана. – Накроешь на стол, ладно?
