И вдруг под утро я услышала, как сумасшедшая, бывшая когда-то замужем за отпрыском семейства Чаттерджи, нестройно затянула песню:
«Копите денежки,
Скопите столько, сколько сможете
И кушать мед не смейте.
Работа – дело скучное, запомните,
Копите денежки, копите денежки…»
Оставаться в постели я не могла. Мне было жаль ее. Ее комната располагалась аккурат напротив моего окна, всего в паре ярдов. Четыре года назад, когда Сримойи вышла замуж и вошла в их семью, все предсказывали, что она будет трудиться в поте лица. Чаттерджи слыли скрягами, и скряжничество было их семейной чертой. Скрягой был их дед, отец и сын. Чару Чаттерджи служил адвокатом. Однако гонораров от клиентов ему было мало – он вторгался к ним домой и брал с них еще и мзду овощами, которые они выращивали у себя в огородах. Словом, Чару Чаттерджи зарабатывал предостаточно. Его сын Сумит был государственным служащим. Они ничего не выбрасывали – ни рисовый крахмал, ни овощную кожуру, ни пшеничную лузгу. Новоиспеченная невеста не смогла смириться с такой скаредностью. К тому же после родов она сошла с ума. Младенец еще в чреве у нее был крупный, и рожать ей было в тягость. Повитуха, испугавшись, послала за доктором, чтобы тот сделал роженице кесарево сечение. В конце концов, пришлось везти ее в больницу, однако свободных мест там не оказалось. В городе хватало частных лечебниц, но Чаттерджи и не думали туда ехать. Сримойи чуть не умерла прямо в больничном коридоре. Наконец молодой гинеколог, заметив во время утреннего обхода, в каком плачевном состоянии она пребывает, устроил так, чтобы ей сделали кесарево сечение в той же больнице. Младенец ее не выжил, а Сримойи осталась жива. Но перенести двойной удар – скаредность мужа и свекра вкупе с потерей ребенка – она не смогла. Так что теперь она только смеялась, плакала и пела. Впрочем, приходилось ей и работу по дому делать.
Я открыла окно и посмотрела на их дом. Окно напротив тоже было открыто. Сримойи, со спутанными волосами, стояла у раскрытого окна, несмотря на холод. Она была единственной дочерью у своей матери-вдовы. Братья ее матери не поскупились на свадьбу племянницы. А спустя два года матери Сримойи не стало. Кроме того, у нее не осталось даже своего дома. Она умирала, сгорая на глазах.
Иногда я кричала ей в окно:
– Почему бы тебе не поджечь их дом, Сримойи? Облей все керосином, чиркни спичкой. И гори все огнем.
Услышав это, моя мама меня отругала. Чаттерджи затаили на меня злобу. А мне было наплевать. Я сама подожгу их дом, если Сримойи не может.
Я тихонько позвала:
– Сримойи!
Она перестала петь. И немного помолчав, спросила:
– Что?
– Почему ты не спишь? Кто поет в такое время?
Сримойи сказала:
– Какая сегодня луна!
– Тебе нравится луна?
– Нет. Ничего мне не нравится. Только плакать хочется.
– Ступай в постель. И поспи.
– Нынче ночью я превращусь в фею и улечу отсюда.
– Как же ты полетишь?
– По воздуху. Ты когда-нибудь летала на самолете?
– Ни разу.
– На что это похоже?
– Не знаю.
– Это страшно?
– Я бы умерла со страху. Ложись в постель.
– Не хочу в постель. Какая луна!
Сримойи опять затянула свою песню: «Копите денежки…»
Я позвала совсем тихо:
– Сримойи!
– Что?
– А ты знаешь другие песни?
– Знаю.
– Какие?
– Не помню.
– Эта песня просто ужасная. Спой что-нибудь получше. Например, про лунную улыбку – знаешь такую?
– Нет!
– Я тебя научу.
– А я не хочу.
– Ты только эту больше не пой. И впрямь ужас!
– Я только ее и могу петь.
– Они там что, твердят, чтоб ты копила деньги?
– Деньги – очень ценная штука.
Я вздохнула и закрыла окно. Потом пошла в ванную, ополоснула водой лицо и решила, что никогда не пойду замуж. Ни за что на свете. Уж лучше умру. А когда стану призраком, буду витать с распущенными волосами над долинами, горами, лесами, реками и распевать песни…
Сомлата
– Что это ты там готовишь – шункти? Пахнет вкусно.
– Конечно, нет! Мы не едим шункти.
– Ух ты! Ну прямо королева Виктория! Не едят они шункти. Это еще почему? В горячем-то виде, с пряностями, острым перцем, луком и чесноком. Пальчики оближешь, разве нет?
– Оно воняет.
– Да ну! Воняет! Тогда откуда такой запах?
– Наверное, от соседей.
– Если они могут, почему же вы не можете? Эка важность!
– Вам нравится запах?
– Я же вдова, помнишь? Разве я могу сказать – нравится? Это грех. Так что ты там готовишь?
– Рыбу.
– Какую?
– Карпа кои с фулкопи.
– А приправу какую кладешь?
– Рыбу мы ничем не приправляем.
– Ни черта ты не смыслишь в стряпне! Панч надобно приправлять пхороном.
– Ладно.
– А еще капельку масла добавь, щепотку сахара, соды. В общем, пальчики оближешь.
– Ладно.
– Лопайте свою рыбу, сколько влезет. Осталось два месяца.
У меня аж сердце екнуло. Пишима стояла за открытой дверью в кухню. В темноте. Было видно только ее сари. Глянув в ее сторону, я спросила:
– Зачем ты так говоришь?
– Быть тебе скоро вдовой, вот увидишь.
На глаза у меня навернулись слезы, сердце защемило. И я сказала:
– Пишима, неужели так оно и будет?
– А почему нет? Зачем мне страдать в одиночестве? Почему бы и тебе не помучиться?
– Но что я такого сделала, Пишима? Неужто в чем согрешила?
– А я в чем согрешила? Ты беременна?
– Не знаю.
– Если ты умрешь, то и младенец твой умрет. Незачем тебе заводить ребенка. Не спи больше с мужем. Сторонись его.
Я содрогнулась от страха. Белое сари испарилось. Я до того опешила, что не заметила, как у меня подгорела рыба карри. И есть ее никто не стал.
Ночью я спросила мужа:
– Ты веришь в призраков?
Он удивленно сказал:
– То же самое ты спрашивала вчера. Почему?
