Единственный француз, то есть я, с не известной никому русской начинкой, неизбежно оказался в центре дамского внимания. У доброго десятка вдовых, замужних, молодых девиц и проскочивших брачный возраст одиночек вдруг случайно обнаружились пробелы в списках партнёров по танцам. Чуть полноватая пани, во время мазурки всё норовившая притиснуться поближе, спросила – не тот ли я де Бюсси, арестованный за гнусные посягательства на трактирщицу? Ничего не осталось, кроме как ответить: а здесь есть паненки, рассчитывающие на гнусные посягательства? Может быть, может быть, услышал я в ответ…
Принесёт ли пользу польский вояж – большой вопрос. Но что в Лодзи скучать не придётся, уже стало ясно.
Глава 17. Проклятие
Пан Свидерский слыл большим оригиналом. Он всеми фибрами души поддерживал намерение Радзивиллов расторгнуть Люблинскую унию и отрезать Литву от королевства, потому что теми же самыми фибрами презирал литовцев за веротерпимость и униатство, считая всех к востоку от коронных польских земель дикарями. Страстный католик, он рукоплескал контрреформации и почитал за «высшую расу Европы» только католиков-поляков и французов. Вторых, разумеется, из числа неиспорченных протестантизмом. Я поспешил объявить Ногтева голландцем и католиком, боюсь, русского православного витязя хозяин замка у излучины реки Ясень отнёс бы к быдлу, достойному ночевать разве что в хлеве со свиньями. Павел сдержал смешок и важно кивнул, буркнув что-то неразборчивое нидерландское. От Жозефа, видать, нахватался.
Оголтелого расиста Свидерского, участника несчётного числа битв с Московией, если верить его россказням – воевать он начал лет сто назад, посоветовал лодзинский бургомистр. Хозяин замка и невеликих земель вокруг него никаких долгов перед Радзивиллами не имел, но с удовольствием предложил за небольшую мзду предоставить мне замок под временную штаб-квартиру. Две сотни мужских глоток обеспечили покупку прошлогодних запасов съестного у крестьян по самой достойной цене. Возможность досадить «пшеклёнтым» (проклятым) литовцам оказалась приятной добавкой.
А у меня впервые за всё время с Варфоломеевской ночи выдались каникулы. Если не считать вынужденного безделья в подземном застенке Вавеля. Я снарядил две дюжины гонцов с пачками писем к магнатам и прочим владетельным личностям с предложением выкупить у меня права на радзивилловские дворцы – чтобы оттяпать их или хотя бы «кинуть» на сумму долга. Оферты полетели по Польше и по западу Литвы с неторопливой скоростью всадников, не меняющих лошадей. При таких темпах от Лодзи до Варшавы скакать не меньше недели, от Варшавы до Кракова – более двух недель. Каким бы вкусным ни выглядел кусок радзивилловского пирога за пятую часть от стоимости, нужно время, чтобы обдумать, посоветоваться, найти судебного чинушу, способного проверить подлинность бумажек. Да и суммы предполагались солидные, за просто так никто в комоде столько золота-серебра не хранит. В лучшем случае загорать предстояло до середины лета, отъедаться, толстеть и лапать селянок. В худшем… В худшем – нам придётся убираться восвояси, не заработав ни единого злотого, а голландская охрана взбунтуется и доставит меня в Роттердам в цепях как обманщика и растратчика.
Всё же хотелось надеяться на лучшее. Как только появятся деньги, о которых оповещена вся Речь Посполитая, то есть ближе к августу, замок превратится в банк, их иногда грабят. Но чтобы штурмовать крепостицу с гарнизоном в две сотни вояк, имеющих пушки, понадобится целая армия… Практически невероятно. Опасность сулила только обратная дорога. Даже голландцы, охраняющие золото для пенсионария и будущих великих дел, не внушали доверия, что уж говорить об испанской шайке! Назначенный мной командующим дон Альфредо только номинально является капитаном испанской сборной, а двоюродные братья де Вильялонги – его офицерами. Братики – из числа подручных антверпенского генерала, на этих благородных идальговских мордах клейма негде ставить. Они больше всех возмущались вычетами из зарплаты на питание и постой, чаще всех скандалили, считая себя вправе вести в Пруссии и в Польше, как в Нидерландах, то есть по-свински. Хуже того, подговаривали других. Какого чёрта я их взял… Но уже поздно что-то менять.
Замок Свидерского вместил всего человек семьдесят – меня с приближёнными, голландцев и часть пруссаков. Пушки, поднятые на стены, я велел установить на верхнем ярусе стен, между зубцами; бойницы в башнях оказались слишком узкими для кулеврин. Там, в случае нападения, предстояло отбиваться стрелкам из мушкетов.
Остальных пан расселил в двух ближайших деревушках. Дозорная служба в виде простейших сигнальщиков – с флажками на бревенчатых вышках днём и с фонарями ночью – должна была предупредить о появлении сколько-нибудь многочисленных отрядов. А чтобы моё войско не обленилось и не разложилось, я принялся дрессировать его каждодневно, безжалостно штрафуя на дневное содержание всех отлынивающих или провинившихся.
Из моей кельи в угловой башне прекрасно просматривалось поле через речку, где дон Альфредо выстраивал фалангу копейщиков, а пруссаки с голландцами пытались её взломать. Павла вызвал к себе. Смолянин ходил последние дни чернее тучи и, как и в прошлые месяцы, предпочитал общество слуги моему.
– Явился, как приказано, ваша светлость.
– Пашка! Ты с дуба рухнул. Ладно, когда на людях, мой авторитет поддерживаешь, уважаю. Сейчас-то чего? Только и знаешь, с Жозефкой на пару бельё полоскать. Скоро такой же бабой станешь, как и это недоразумение.
Я сел на диванчик. Он, шкаф, стол, узкая койка да пара кресел составляли всё убранство апартаментов, белёные стены не были задрапированы ничем. В кубки хлынуло привозное вино – на юге Польши виноград вызревает, у Лодзи, как я слышал, не очень.
Павел сел в кресло – неловко, бочком. Похоже, одной ягодицей.
– Уехать мне надо… Только вот… Вас как оставить? – он замялся, потом выпалил одним духом: – С Жозефой уехать. Понесла она.
Он растерянно умолк, увидев, что меня разобрал смех. А ржал я, вспомнив одну давнюю историю.
В нашем парижском дипкорпусе был Славик-меломан, сыночек большого папеньки, упакованный по высшему разряду, МГИМО, магистратура в Великобритании, все дела. Он ежемесячно спускал больше тысячи евро на какие-то проводочки, радиолампы, виниловые пластинки, что-то постоянно менял или перекручивал в своей хай-энд системе, потом непременно зазывал к себе в квартиру послушать, как божественно зазвучали его железки. Уверял, что кабель от усилителя к колонке за семьсот евро даёт лучшую прозрачность звука, чем дешёвка за шестьсот. И что он, Славик, улавливает, насколько меняется звук, если вытащить из розетки вилку питания и воткнуть её в другую розетку. Как-то раз меломан оседлал любимого конька, разлился соловьём, а Боря из консульства незаметно отцепил провод с одной из колонок. Наш «золотоухий» не услышал разницы!
Вот и я, мудрец, проживший в двух мирах более полувека, глубокий знаток человеческих душ, за полгода девку от парня не отличил…
– Не обращай внимая. Это я о своём. Хочешь её в Антверпен вернуть?
Как порядочный. Попользовался – положи на место. Но я недооценил совестливость витязя.
