– Стража!
Немедленно ввалились пятеро верзил, двое уставились на Исабель с выражением «чего изволите?», остальные вперились в меня, готовые разорвать.
– Что вы надумали, ваше высочество?
– Я нашла выход из положения, ваше сиятельство. Возможно, вам он не понравится. Но это не имеет значения. Сеньор Хуан немного научил меня шахматам, и я вижу ваше положение – цуцванг, любой ход ведёт к потерям. Но жизнь идёт не по шахматным правилам, один ход лучше пропустить, не становиться врагом ни мне, ни французскому герцогу. И я помогу временно выйти из игры. Капитан! – обратилась она к солдафону с самым блестящим панцирем. – Этот человек подозревается в шпионаже. Взять его под арест до трибунала! Заберите оружие, он опасен.
– Да, ваше величество!
Меня скрутили и обыскали. Забрали практически всё, кроме пары спрятанных в обшлагах камзола метательных звёзд.
– Аккуратнее, капитан. Всё же пленник – лицо титулованное, маркиз. Обращайтесь с его сиятельством подобающе.
– Непременно, ваше величество!
Она не противилась обращению «ваше величество», полагающемуся только её отцу и мачехе, очевидно, чувствовала себя здесь настоящей королевой. Пусть тешится! Вот только арест – это уже слишком.
Вежливость конвоиров продержалась до выхода из коридора, ведущего в кабинет и личные покои инфанты. Стоило сойти по лестнице на этаж ниже, и я тут же получил мощный тычок рукоятью меча по рёбрам, однозначно предупреждавший: не баловать!
Прогулки по Брюсселю в компании Ногтева протекали приятнее. Сегодня горожане шарахались от меня, словно насильника, убийцы и растлителя малолетних. Герцогский дворец не имел удобств Вавеля с собственной подземной тюрьмой, меня привели в городскую. Встретивший нас офицер, надменностью и непробиваемым упрямством похожий на испанского гранда, долго ворчал, что приличных камер для всяких там графьёв нет и в помине, тем более всякого маркизского… чуть было не прозвучало «отродья», но паскудник встретился со мной глазами и осёкся. Понял ведь, что могу и выйти из тюрьмы, не забыв подробности вселения.
– В одиночку его!
В отличие от Вавеля, давшего единственный опыт тюремного заточения в этом мире, здесь было тепло и не так воняло, оправляться предстояло в деревянное ведро с водой, выносимое по случаю пленникова титула с ежедневной регулярностью. Камера располагалась на втором этаже, всё уютнее, чем в подвале. Еда… если серое месиво называть едой, для употребления внутрь не годилась совершенно, думаю, им удалось бы потравить крыс. В общем, я объявил голодовку, не по идейным соображениям, из одной лишь брезгливости. Меблировка – дощатый топчан. Ординарным узникам стража не дозволяла на него опускаться кроме как ночью, маркизу разрешила.
Оконце в три ладони шириной показывало мне облачное нидерландское небо, если привстать на цыпочки или взобраться на топчан – крышу какого-то здания. Тоска… Скоро пролёт птиц начну воспринимать как целое событие.
Единственным развлечением остались разговоры перекрикиванием через решётку, правда, время от времени по коридору проходил тюремный чин и лупил плёткой каждого, прильнувшего к прутьям. Я на всякий случай сразу отступал на шаг, потому что наступит день, когда-нибудь из тюремщиков не вспомнит о высокородности зэка де Шато-Рено и врежет от души.
Так, в полумраке, голоде и злости от зря растрачиваемого времени тянулись дни. Целых два дня. Потом ещё один. Похоже, обо мне забыли. Раз полагался трибунал, должен появиться какой-то следователь? С традиционным предложением: во всём признайтесь, и вам ничего не будет. Знаю-знаю, ничего хорошего не будет точно. Никто мне ничего не предложил.
Больше всего щемила досада по поводу герцога Анжуйского. Он должен был начать штурм города! И для меня что-то прояснилось бы. Он медлил, не вызывая ни малейших добрых чувств. Если из-за него просижу здесь ещё недельку, удавлю августейшего мерзавца собственными руками!
Вновь и вновь возникало видение, как тогда в Вавеле – в мою страшную, грязную камеру вплывает ангел, к которому не липнет никакая грязь. Но Эльжбета больше никого и нигде не навестит. И, само собой, не заглянула посидеть-поболтать инфанта с узелком вкусняшек для сидельца.
На четвёртый день, ближе к полудню, обычно шумные заключённые вдруг как по команде притихли, прислушиваясь к отдалённым хлопкам.
– Штреляють! – прошамкал громила из камеры напротив. – Шоб меня разорвало, из мушкетов палють!
Я тоже прислушался. Действительно, началась стрельба, но она совершенно не напоминала обычную грозную мелодию штурма, где основную партию выводят пушки. Не знаю, что произошло. Быть может, хитроумный герцог обманом ввёл в город роту мушкетёров, они напали на защитников с тыла и скоро откроют ворота основной армии.
Заключённые забеспокоились. Между клетками прошла пара тюремщиков, криками заставившая их замолчать. Я предельно вежливо спросил о событиях на улицах города и был грубо послан; похоже, надзиратели сами ничего не знали. А вечером произошло неожиданное.
Сначала я услышал брань и звуки ударов, ответную ругань по-французски. Тюремщик отпёр решётчатую дверь камеры напротив, вытащив шепелявого бандита. На его место вкинули человека в богатом, но грязном и порванном камзоле, без парика и шляпы. Тот, грохнувшись на пол, резво вскочил и принялся трясти прутья решётки, изрыгая проклятия. Не веря собственным глазам, я рассматривал пленника. Раз он здесь, блестящий план по освоению Брюсселя и койки инфанты продвигается не слишком успешно!
– Ваше королевское высочество, извольте успокоиться. Сейчас вас никто не слышит, кроме меня и уголовного сброда в соседних камерах.
Герцог только теперь обратил на меня внимание. Его бледное лицо заметно припухло, напоминая очертаниями дыню.
– Дьявольщина… Луи, ты тоже здесь?!
– Где же мне ещё быть? На крепостной стене, с мушкетом в руках, защищая Брюссель от герцога Анжуйского, моего сюзерена?
Он опустился прямо на грязный пол, обхватив руками плечи.
– Она и тебя арестовала…
– Сразу же, как услышала о приближении войск, присланных на подмогу против еретиков, – то, что мы с герцогом провели вместе больше двух лет у гугенотов, тех же самых «еретиков», сейчас вспоминать было неуместно.
– Тогда тебе несложно представить, что произошло с нами. Мы въехали в распахнутые городские ворота парадным строем и с развёрнутыми знамёнами. Я надеялся объяснить принцессе, что мы пришли с миром, как друзья и союзники, хотел обаять её, предложить скрасить скуку одиночества, пока её супруг где-то скитается и проповедует подобным, – Франциск махнул рукой в сторону соседней камеры, приравнивая всё население Фландрии к сидящему там отребью. – Исабель даже выслушать меня не соизволила!
Надеюсь, тюремный полумрак укрыл мою ухмылку, монолог герцога невероятно напомнил речь товарища Саахова из «Кавказской пленницы» с гвоздичкой за ухом: «Клянусь, обидно… Ну ничего не сделал, только вошел… Хулиганка!» Действительно, ничего не сделал, а меня послал с уведомлением – готовьтесь, подмывайтесь, стелите свежие простыни. Он, конечно, более зрелая и цельная личность, чем его венценосный брат, но восхищаться нечем. Валуа – тупиковая ветвь французской королевской эволюции. Не считая будущего короля Генриха, моего сына. В нём, слава богу, нет ни капли крови нынешней правящей династии.
