Затем появился пистолет, приобретённый в невзрачной лавке, очень маленький, чуть больше ладони и почти без рукояти. Здешняя ручная артиллерия обычно вытачивается длиной с половину руки и чаще всего седельная, пешком таскать такие стволы удовольствия мало.
Короткоствольный пистоль бьёт шагов на пять и вряд ли хорош, потому что противник с пяти шагов сделает выпад, пока не успеешь курок взвести. Да ещё тратишь время на досыпание пороха. Но у меня сохранился пяток-другой горючих индейских лепёшек. С ними сподручнее.
Моя амуниция пополнилась лёгким панцирем. Против меча, алебарды или бердыша он как бумага, но от кинжала спасёт. Если придётся ночевать в замках наподобие цитадели Николя д'Анжанна, где запросто проткнут спящего, лучше надеть стальную, чем льняную ночную сорочку.
Двадцать человек свиты не удивили бы Николя. В прошлый раз я тоже ввалился к нему с отрядом. Почему не прижал негодяя сразу – не объясню. Думал найти ответы в Шартре? Или подсознательно понимал, что, выколотив правду, был бы вынужден прикончить человека, устроившего в мою честь настоящий пир… К чёрту сантименты!
На его счастье, хозяин замка изволил отсутствовать, призванный на королевскую службу для каких-то особых дел. Я оказался перед выбором: скакать в Париж, благо недалеко, и прямо там устраивать допрос с пристрастием. Но именно в Париже первоисточник опасности! К тому же висело желание выяснить, кто стоит за избиением святоши около Монса. В кои-то веки повезло, город лежит неподалёку от Франции. В самом конце весны, как обычно – прохладной, он смотрелся довольно живописно, окружённый лесами, полями и садами.
Мой пёстрый отряд втянулся в городские ворота, разорив меня сем действом на несколько монеток, и я с грустью подумал: среди этих людей я, возможно, чувствую себя более одиноко, чем если бы путешествовал один или вдвоём со слугой. Путник без свиты всегда общается со встреченными на постое или на дороге. Свита отрезает от других. Даже попрошайки и дорожные разбойники сторонятся, городская стража, обычно развязная и наглая, смирнеет от вида группы всадников на добрых конях – человек, способный таскать за собой маленькую армию, наверняка является персоной значительной, лучше не связываться.
Но в сопровождении нет никого, с кем мог бы посоветоваться и пооткровенничать. Да, некоторые проверены походами, прикрывали мне спину в Новом и Старом Свете. Но я бы их всех поменял на одного смоленского стрельца. Лучше, конечно, на Пашку. На Тимофея согласен. Даже на окривевшего Фёдора.
При мысли о русских парнях что-то защемило в сердце. Чаще, само собой, вспоминаю об Исабель. Порой мысль одолевает – взять её в охапку и поехать в Москву. Попутно заскочить в Смоленск.
Пока я боролся с грустными мыслями и моральной хандрой, конские копыта стукнули по мощёной площади у собора Святой Вальдетруды. Довольно простой по внешней архитектуре, он показался чем-то единственным привычным, за что зацепился глаз.
Я бросил поводья Горацио, велел паре испанцев найти место для постоя, сам взбежал по длиннющей каменной лестнице, характерной для всех готических соборов, сооружённых на высоких холмах. В тридцать взбегаю по ним легко. Кто постарше – тащится страдальчески, Бог видит его потуги и за страдания амнистирует грехи. Полезная во всех отношениях штука.
Служба кончилась, в соборе было малолюдно и холодно. Я внёс пожертвование на храм и потащил святого отца в исповедальню – отрабатывать это пожертвование.
– Что тяготит твою душу, сын мой? – заученно вопросил священник.
– Смятение. Святой Альбрехт отдал жизнь за веру Христову в совсем молодые годы, я достиг тридцати и седин, но не святости.
– Церковь не признала принца святым, – осторожно возразил мой собеседник. – Мученическая смерть во имя Господа почётна, достойна восхищения. Но нужно время…
– Понимаю, святой отец. Но только другие святые, уже церковью канонизированные, та же святая Вальдетруда, бесконечно уважаемая, жили давно, Альбрехта я имел честь знать. Он был воистину удивительный человек! Не притронулся к молодой и красивой жене, сберегая душу и тело в чистоте.
– Справедливые слова. Что же вы хотите услышать?
– Расскажите о его гибели. Нет, я не стану на его стезю. Но Альбрехт – светоч моей беспутной жизни. Надеюсь, его пример подтолкнёт меня измениться…
– Само уже то, что вы задумались об отвращении к жизни грешной и переходу к жизни праведной, характеризует вас, сын мой, в наилучшем свете. Принц Альбрехт, как рассказывали мне очевидцы…
Он битый час гундосил, преподнося парадно-лакированную версию самопожертвования дурачка. Пусть. Я вычленил главное – место происшествия и главных свидетелей. От Монса недалеко. Чувствуя, что нападу на след, простился со священником, не понявшим, в каких грехах исповедовался странный визитёр. Утром, подняв гвардию с первыми лучами солнца, пустился по знакомой дороге к Брюсселю.
Нужная валлонская деревушка открылась за лесом и поворотом дороги к полудню. Над деревянными домишками с острыми крышами взметнулась башня собора, великоватого для десятка или двух десятков домов, храм Божий наверняка охватил округу.
Сейчас, когда внимание не было приковано к принцессе, я больше разглядывал округу и не мог не заметить – нидерландский Юг изменился к лучшему. В Монсе слышал, что плоды соглашения с северянами докатились до самой французской границы, штатгальтер пыжился, но воспрепятствовать улучшению контактов не смог, хоть и ставил палки в колёса. В общем, дул ветерок, вращались мельничные ветряки, по дороге попадались крестьяне с подводами и запряжёнными в них клячами, от вооружённой группы особо не шарахались. Жизнь наладилась. Хоть что-то я сделал хорошее.
На широкой и пыльной площадке перед храмом, булыжники покрыли землю только у самого входа, торчал массивный крест. Не сложно догадаться, именно здесь особо верующие сгубили своего кумира, теперь покланяются деревянному столбу вместо него. Понятно, что крест – чисто символ, но символам в христианстве позднего Возрождения слишком уж сильно придавали значение. Молились не святой, изображённой на иконе, а самой иконе. Или чудодейственным мощам.
Вот и крест был украшен весенними цветами и венком. Я дал команду рукой кавалькаде замереть и прислушался. Спереди и слева до меня кто-то равномерно молотил по железу. Над одной из дальних хаток курился дымок. Стало быть, кузня – там.
Рыжебородый кузнец квадратного телосложения, без видимых признаков шеи, оглядел нас исподлобья.
– Подковы заменить аль чего?
– Аль чего, – я спешился. – Скажи-ка, человек, ты видел последнюю проповедь блаженного Альбрехта?
– Видеть-то видел. И слышал. Только недосуг мне…
– Считай, что перековал моей кобыле все четыре копыта, – серебряная монетка исчезла в заскорузлой пятерне, как сквозь землю провалившись. – Скажи лучше, что он вещал об умерщвлении плоти?
– Это… Слаба плоть, значит. Укрощать её надо, да. И побивать.
Теплее!
