– И кто-то из толпы бросил камень?
– Не-а. Он спросил попервости Альбрехта, справляешься ли ты сам с порывами плоти. Альбрехт-то поднял рубище, а там он весь битый. Себя стегал, да.
– И тогда…
– Тогда крикнул тот, поможем, мол, рабу Божьему усмирить плоть. И кинул камушек. Небольшой.
– А Альбрехт?
– Упал на колени. Вознёс руки к небу. Сказал, спасибо тебе, Господи, ещё за одно испытание духа. А лицо счастливое… Светится аж. Точно – святой. Ну, тот снова камнем. Альбрехт – спасибо, Господи. Поняли мы все, незнакомец прав был, надо помочь. Тоже бросили. Я бросил побольше. Альбрехт упал. И всё опять – спасибо, Господи. Мы дальше помогли. Пока не перестал он Бога молить.
Кузнец перекрестился, а я начал выпытывать – как выглядел тот незнакомец.
– Какой?
– Что первым бросил камень.
Мысленное усилие сжало низкий лоб кузнеца в гармошку.
– Высокий. Как вы, ваша милость. Худой. Лицо не видно почти – в шляпе был. Широкой такой, здесь не носят. Высокой, что твой колпак. Лента чёрная.
– С серебряной пряжкой? – я постарался не показать, что от волнения сердце моё сейчас выскочит из груди. – Вспомни!
– Ну… ага… – он пальцем нарисовал в воздухе прямоугольник, аккурат над немытой башкой.
К сожалению, больше ничего не удалось из него выведать. Даже если бить по пальцам кузнечным молотом. Малый исчерпал весь запас слов и наблюдательности.
Местный священник помог больше, он рассмотрел лицо.
– Худой такой. Благородный. Не из наших мест. Южанин, гнусавит. Бородка клинышком, с сединой уже. Глазки колючие… Скорей на дьявола похож, чем на посланника ангелов.
Итак. Серая шляпа с чёрной лентой и серебряной пряжкой. Говор уроженца Гаскони. Чёрная острая бородка с лёгкой проседью, впрочем – половина Парижа с такими бородками, и после тридцати все седеют от неспокойной жизни. Широкий серый плащ невоенного покроя, под таким можно спрятать любое оружие.
Одежда простого горожанина, среднего достатка или выше, но лицо благородное. Переодетый дворянин! До чёртиков похожий по описанию на гада, передавшего приказ пришить меня в Рамбуйе.
Отпустив священника, я привалился к прохладной храмовой стене и задумался.
Допустим, есть вероятность, что мой неудавшийся заказчик убийства и убийца габсбургского принца – одно и то же лицо. Но кто мог захотеть уничтожить двух столь разных людей? Королева, желавшая помочь королю и «отцу» её ребёнка ослабить северного противника? Больше никого я не мог представить. Ну, Луиза… Какие же гены ты передала нашему ребёнку? Учитывая мой кровавый список, пацан, если соберёт наследие обоих, вырастет настоящим монстром!
И неужели я должен быть благодарен Луизе, что она освободила мне место подле Исабель?
Допустим, виновата королева. Устранять её как первопричину покушений на меня не буду. Человек в шляпе исполняет чужую волю. Сейчас стоило бы, конечно, немедленно мчаться в луврский клубок змей и пытаться его вычислить, рискуя сыграть в ящик, но для чего? Чтобы найти подтверждение подозрениям в адрес королевы – это не слишком важный повод. Вот оправдаться перед Филиппом II, что не я упокоил его зятя, важнее.
Потому что меня тянет к Исабель. Но в десяти шагах от креста Альбрехта я вдруг нашёл в себе силы унять зов плоти без самобичевания и ловли булыжников пузом.
Лувр не убежит. Но меня ждёт Роттердам. Дрейк давно уже должен закончить бумажную волокиту с учреждением Английской Вест-Индской компании и отправить мне письмо. Из Роттердама я пошлю к нему судно со своими бумагами и золотом на первую экспедицию за океан. А если промедлю сверх всякой меры, пират начнёт топить голландские корабли в Атлантике.
Взявшись за новое дело, нельзя губить старое.
Человек в шляпе! Не теряй её и жди меня. Есть о чём потолковать.
Глава 13. Париж – город порока и смерти
По случаю летнего зноя, от него под плащиком, камзолом, жилетом, штанишками с ватным подбоем и чулками становится чуть-чуть жарко, король перенёс увеселения на поздний вечер, переходящий в ночь, разорванную грохотом салютации.
– Если кого-нибудь застрелить, никто не услышит шум выстрела, – ухмыльнулся Шико.
– Кинжалы и яды закончились от слишком частого применения?
– Нет, мой друг. С изгнанием Гизов в Лувре до тошнотворности тихо. Пара-другая дуэлей в неделю, и не все до смерти. Обленилась современная молодёжь.
Он любил принимать позу опытного ветерана над нами, едва оперившимися спутниками короля, ещё в Вавеле. Я давно уже не в свите Генриха III, зато бывший шут достаточно постарел. В бородке и усах появились белые проволочки, довольно редкие. У меня – почти сплошные.
– Жалеешь, что на балах кружится меньше юных баронесс, внезапно овдовевших из-за удара шпагой и требующих немедленного утешения?
– На мою долю хватает… Пока. Женщин меньше, скромнее потребности. В жизни царит гармония, Луи.
На меня накатило что-то ностальгическое. Совершенно нечем гордиться в период жизни между Варфоломеевской ночью и прибытием королевской оравы в Вавель, но я был как бы при деле, вокруг толпились друзья по кутежам, дуэлям и карточным баталиям, порой, не скрою, забавно проводили время, я успел вписаться в XVI век, когда всё рухнуло. Зато обрёл любовь, хоть ненадолго. И цель в жизни вместо праздного её прожигания – помочь местной версии Руси, пусть и не продвинулся к этой цели ничуть.
Но в одну реку не входят дважды. Когда-то позволял себе напиться до безобразия, уснуть вповалку с другими дворянами из королевского круга. Теперь под камзолом сидит кираса из тонкой толедской стали. В воротник вшит обруч, мешающий задушить удавкой. Не ем ничего из своей тарелки, поднесённой лакеем. К вину только прикасаюсь губами. В коридорах озираюсь. Сплю под охраной индейцев. Вне дворца и временного пристанища у русских негоциантов-разведчиков шастаю только с отрядом вооружённых всадников. Пусть не обезопасил себя, хотя бы усложнил задачу человеку в шляпе. В луврском муравейнике у него куда больше шансов приблизиться на расстояние удара. Я ловлю его на живца – на себя. Прошло два дня, не клюёт.
Десятки, скорее даже сотни новых лиц нашли себе место при дворе. Меня представляли им, их – мне, три четверти имён проскользнуло мимо сознания. Мелькнула знакомая физиономия графа де Монсоро, как назло – опять без супруги. Завязывались новые интриги, ползли слухи, сплетни, совершенно не имеющие значения, так как касались людей, мне безразличных.
Ну почему меня угораздило ввалиться в прошлое до постройки Версаля! Сидели бы по палаткам, на чистом воздухе, не ароматизированном парижской атмосферой большого города без канализации.
Повинуясь призывам распорядителя бала, мы с Шико побрели в одну из внутренних гостиных, оборудованную под театральный зал.
