Сари Ланкинен потерла красный прыщик сбоку носа. Она, смущаясь, передала: епископ диоцеза Уолеви Кеттерстрём написал в канцелярию, что пастору Хуусконену надлежит явиться к нему и обсудить несколько рабочих моментов.
– Как там поживает епископская грудь?
– Об этом он ничего не писал. Зажила, наверное.
– Я съезжу в Хельсинки на следующей неделе, но прежде разберусь с почтой и другими текущими делами.
Спешки не было. В своей канцелярии пастор оробел, отправиться на разговор сразу он на самом деле не осмеливался. О медведе епископ вообще не упоминал.
Хуусконен заказал у сапожника новый намордник для Черта, побольше, и приучил к нему медведя. В магазине пастор купил вареную колбасу и скормил ее медведю, чей организм снова заработал после долгой зимы. За день зверь мог сожрать три килограмма колбасы. Хуусконен ел то же самое, только жарил свою порцию на сковородке и добавлял туда лука. Дома он спал в сауне на половике, и медведь по вечерам привычно к нему приходил, немного поиграв. Черт уже восстановил силы и озорничал.
В конце недели Хуусконен поехал в духовный капитул Хельсинкского диоцеза. Секретарь епископа помогла ему провести Черта в кабинет Кеттерстрёма. Поздоровались. Медведь прилег на ковре и недоверчиво посмотрел на Кеттерстрёма.
– Будешь кофе, дорогой брат?
– Прежде разберемся с делами.
Сначала епископ Уолеви Кеттерстрём пытался обсуждать проблемы пастора Хуусконена по-отечески. Он перечислил грехи пастора, начиная с внебрачных детей, сделал анализ сумбурного стиля его проповедей и прочих своенравных выходок, а также напомнил о запрете на публикацию в печати по результатам прошлого разговора. След от копья в собственной груди епископ обошел вниманием и вместо этого долго говорил о поведении Хуусконена в медвежьей берлоге зимой: пастор отправился в спячку во двор некой вдовы вместе с медведем и молодой женщиной. По мнению епископа, это было особенно неосмотрительно.
Такую риторику, как исповеди с кафедры, евангелическо-лютеранская церковь Финляндии не приветствовала среди своих священников. А когда еще и жена настоятеля церкви, пасторша, придала их разводу гласность и выписалась из церкви, епископ пришел в полное изумление.
Наконец он вернулся к существу дела.
– Да… Я тут зимой подумал: а что, если тебя перевести на какую-нибудь другую должность? Плохо только, что на самом деле тебе не хочется попробовать себя в чем-то другом. Ты один из тех борцов за улучшение мира, которые в наше время особенно не требуются.
Пастор Хуусконен признал, что ему доводилось горячиться, обсуждая религиозные вопросы, и что его вера больше не зиждилась на действительно прочном основании.
– Финскому народу, да и почему бы не человечеству вообще, нужна новая идея, идеология, в которую можно было бы верить. У меня чувство, что иначе мир распадется на части, разрушится в войнах и беспорядках, как Содом и Гоморра, – размышлял вслух Хуусконен.
По мнению епископа, Оскари не подходил на роль проповедника новой идеи, во всяком случае, не в качестве представителя церкви. Разумный священник не станет улучшать мир и выдумывать новые пустые учения. Достаточно распространять евангельскую весть, там вдоволь идей, и кроме того, она утешает бездельников и безыдейных пройдох.
– Дорогой Оскари, если бы тебе удалось изобрести какую-то новую идею и жизненную ценность сродни идеологии, то во что бы это вылилось? Тогда людские массы только загорелись бы ею и сразу же начали обращать друг друга… опять опустились бы до поучений и принуждений, начали блюсти чистоту идеи, арестовывали несогласных, пытали и убивали инакомыслящих.
Пастор Хуусконен обозвал Кеттерстрёма старым циником, которому достаточно епископского покоя и удобной должности.
– Тебя ничем, что было построено за тысячелетия, не пронять. Я, в общем-то, и сказать не могу, чем тебе стоило бы заниматься, – посетовал епископ.
– Мы, кажется, подходим к увольнению, – предположил пастор.
Епископ сказал, что подумывал назначить Оскари Хуусконена священником куда-нибудь в приграничный район Северной Карелии. Насколько он помнил, по крайней мере в Наарва, в общине Иломантси, была маленькая лесная церквушка. Но сейчас даже этот вариант казался трудноосуществимым. Гул греха слышался и далеко у черта на рогах, даже большие расстояния не заглушали отзвуков сумасшедших идей.
Епископ предложил Оскари Хуусконену взять официальный частично оплачиваемый отпуск на год и отправиться на лечение к психиатру. Пасторша говорила о том же, когда с ней беседовали на эту тему.
– И еще: от этого мохнатого зверя ты должен избавиться. Отвези его в ветеринарную клинику и усыпи.
– Спать ему не нужно, он только что проснулся после зимней спячки.
Епископ считал, что представителям церкви не подобает держать дома медведей. Это слишком необычно. Священник должен быть неприметным, ничем не выделяться среди обыкновенных людей, тогда распространение слова Божьего будет удаваться лучше.
– С телевидением то же самое: чем глупее там показывают программы, тем больше у них зрителей. Церковь должна идти в ногу со временем и опускать интеллектуальный уровень проповедей до самого плинтуса.
– Тебе, дорогой епископ, это, пожалуй, под силу.
Атмосфера накалилась, и медведь это почуял. Когда епископ составил распоряжение о годовом отстранении пастора Хуусконена от работы и настало время покинуть кабинет, медведь вцепился епископу Уолеви Кеттерстрёму в штанину, оттяпал от нее здоровенный клок и не отдавал его, а только угрожающе рычал.
– Если бы я не был верующим человеком, то вызвал бы сюда полицию, и ты, Оскари, попал за решетку, а из этого чертова зверя дух бы выбили, – разъяренно сказал епископ и ушел.
Дрессировка медведя
Брак распался, имущество разделили. Оскари Хуусконен потерял свой летний домик, движимое имущество, но получил медведя и машину экономкласса японского производства. А также инструменты для бритья, одежду, книги. До второй половины мая он мог жить в летнем домике на острове посреди озера Нуммиярви, но затем и оттуда предстояло уехать, поскольку новый хозяин хотел вступить во владение недвижимостью.
Оставалось только загрузить немногочисленные вещи в машину и посадить Черта на переднее сиденье. Оскари Хуусконен опоясал живот своего питомца ремнем безопасности. Черт сначала отнесся к этому с неудовольствием, но когда Оскари огрызнулся и щелкнул его по носу, он смирился и утихомирился. Они тронулись с места. Безработный пастор находился на распутье. Пусть все идет как идет, думал Оскари Хуусконен, какая разница.
По дороге приблизительно в сторону Пори ему вспомнились стихи из 3-й главы Книги Екклесиаста:
Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё – суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах.
