Он протянул руку, и я заметила, что Джонатан принес мне мой потрепанный экземпляр «Разума и чувств».
– Спасибо.
– Уже темнеет. В сумерках лучше не возвращаться домой одной.
– Все всегда ходят вместе ужинать.
– А ты почему не ходишь?
– Не хочу.
Я положила книгу в рюкзак, и мы перешли улицу. Обычно я терпеть не могу светскую болтовню, но любопытство взяло верх.
– А ты почему не ходишь?
– Мне нужно работать. По субботам и воскресеньям я работаю барменом в «Иллийни Инн». Ты там бываешь?
– Нет.
– Ты должна как-нибудь прийти. Например, когда я работаю.
– Я не хожу в бары.
– О…
Джонатан закинул рюкзак повыше на плечо, и с минуту мы шли молча.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы вступить в команду на чемпионат? Эрик попросил меня подумать, и я, наверное, соглашусь.
– Нет.
– Почему нет?
– Я не хочу.
– Должна же быть какая-то причина.
– Это будет слишком для меня.
– Из-за домашних заданий?
– Я могу справиться с академической нагрузкой, но два раза в неделю я работаю волонтером в ветеринарной клинике, а в воскресенье вечером играю в шахматы. Для меня этого достаточно.
Мне требовалось больше времени на отдых, чем большинству людей. Нужно было прийти в себя, чтобы спокойно спать и читать и быть одной.
– Если ты так увлекаешься шахматами, то почему ждал до последнего курса, прежде чем вступить в клуб? – спросила я.
– Это мой первый год здесь. Я перевелся из Северо-Западного университета.
– О.
Внезапно Джонатан остановился.
– Спасибо тебе за то, что ты в буквальном смысле единственный человек, которому я это сказал и который сразу же не спросил почему.
Я тоже остановилась.
– Не за что.
Несколько секунд он смотрел на меня с недоуменным видом, а затем мы снова тронулись с места.
– Почему от тебя всегда пахнет хлоркой?
– Ты правда хочешь получить ответ на этот вопрос?
– Да.
– Я плаваю почти каждый день. Для физической нагрузки. У меня был скачок роста позже, чем у остальных, поэтому в детстве я не играл в футбол или баскетбол. Если не начать в раннем возрасте, потом уже никогда не догнать. Но я хорошо плаваю. Извини, если тебя беспокоит запах. Кажется, от него вообще не избавиться, он даже после душа не исчезает.
– Мне не мешает.
К тому времени мы подошли к моему общежитию, поэтому я оставила Джонатана стоять на тротуаре и направилась к двери. Прежде чем я добралась до нее, он крикнул:
– Ты должна подумать о подготовке к чемпионату!
– Подумаю, – ответила я.
Но я не стану этого делать.
11. Джонатан
Чикаго
Август 2001 года
Полдень. Я жду Аннику у входа в театр, когда она выходит в окружении детей. Она держит за руку маленького мальчика и наклоняется, чтобы обнять его, прежде чем он бросится в долгожданные объятия матери. Дети разбегаются к своим родителям, машут на прощание друг другу и кричат «до свидания» Аннике. Она машет в ответ, и ее лицо озаряет улыбка. Улыбка становится шире, когда она видит меня, и я говорю себе, что принять ее приглашение было правильным поступком. Как я уже сказал ей по телефону, это всего лишь ланч. Чего я ей не скажу, так это того, что у меня был ужасный день и что, когда она оставила последнее голосовое сообщение и я услышал ее голос, все стало не так скверно. Анника – идеальное противоядие от любого плохого дня.
Она подходит ко мне.
– Похоже, у тебя настоящий фан-клуб, – говорю я.
– Я нахожу детей приятнее большинства взрослых.
Ее заявление меня не удивляет. Дети рождаются без ненависти, но, к сожалению, некоторые из них уже в раннем возрасте учатся пускать ее в ход как оружие, и никто не знает этого лучше Анники. В ней всегда было что-то детское, что, вероятно, позволяет ей легко находить с детьми общий язык. А еще это причина, почему взрослые часто недобры к ней. Они ошибочно полагают, что это указывает на недостаток интеллекта или способностей, а ведь и то и другое неправда.
– Я прихватил ланч, – говорю я, поднимая повыше пакет из «Доминика».
В супермаркете отличный отдел готовых блюд навынос, а поскольку именно там я с ней столкнулся, то решил, что этот вариант не хуже любого другого.
– Но это я же тебя пригласила. Мне полагается платить.
– В прошлый раз ты заплатила. Теперь моя очередь.
За последнюю неделю влажность значительно упала, и воздух кажется почти сносным. Мы направлялись в сторону Гранд-парка. По пути Анника снова молчит.
– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я. – Ты какая-то тихая.
– В прошлый раз я слишком много болтала. Я нервничала.
– Не стоит. Это всего лишь я.
Кажется, весь Чикаго решил пойти сегодня в парк. Мы пробираемся сквозь толпу и находим свободный пятачок на лужайке. Я достаю из сумки сэндвичи и чипсы, протягиваю Аннике бутылку лимонада, а для себя открываю кока-колу.
– Ты принес свою доску, – замечает она, указывая на сумку, которая лежит на траве рядом с нами.
– Я подумал, ты будешь не против партии.
В основном я думал, что это ее успокоит. Шахматы всегда были для нее одним из лучших способов общения.
– Мне бы очень хотелось сыграть. Но я, наверное, уже заржавела. Ты, скорее всего, выиграешь.
– Я, скорее всего, выиграю, потому что я лучше тебя.
Ей требуется секунда, чтобы понять, что я шучу, и она улыбается.
Анника прекрасна, когда улыбается.
Вокруг нас люди играют во фрисби, многие – босиком. Пчела кружит вокруг лимонада Анники, и я отгоняю ее. Когда мы заканчиваем есть, я раскладываю доску, и мы расставляем фигуры.
Почти все в Аннике кажется изящным и хрупким. Ее руки намного меньше моих. Когда я впервые встретил ее, то столько времени проводил, изучая их, пока она обдумывала свой следующий ход, что я не мог не задаться вопросом, каково было бы держать одну из них в своей. Но когда Анника играет в шахматы, в ней чувствуется абсолютная безжалостность. Она едва могла смотреть на меня, когда я в первый раз провожал ее домой, но она всегда смотрела на шахматные фигуры с сосредоточенностью лазерного прицела, и с тех пор мало что изменилось. У нас получается интересная партия. Анника, по ее выражению, «заржавела», но играет жестко, и я это понимаю, потому что никогда не забуду, как мы играли в первый раз: тогда она разнесла меня в пух и прах.
