Женщина распрямилась, прикрыла ноги девушки, погладила по колену:
– Терпи, дочка. Терпи. Щас полегче-то станет.
Отойдя к одной из полок, взяла кружку и поднесла к губам дочери. Та, отдышавшись между схватками, выплюнула изо рта кляп, припала к кружке. Сделав глоток, поперхнулась, закашлялась.
Мать стукнула по загривку, прикрикнула:
– Тихо ты! Услышат… – и опасливо прислушалась, взглянула наверх.
– Мама, спирт же это, – пролепетала девчонка. – Нельзя же маленькому…
Мать опустила глаза, пробормотала:
– Теперь уж без разницы…
Новая серия схваток, девочка металась в бреду, не кричала, только вздыхала тяжело и протяжно. Все сильнее и чаще, пока не схватила ртом пропитанный сыростью воздух. Пальцы сцепились в прорехи между досок, спина изогнулась дугой, крик застрял в горле, ударился о материнскую ладонь, закрывшую рот. Вздох облегчения, и девчушка отключилась.
Аделия с ужасом наблюдала, как в соломе у ее ног копошиться окровавленный ребенок.
Пожилая женщина отняла ладонь ото рта дочери, наклонилась к младенцу. Ловко перерезала пуповину. Положила мокрую тряпицу на голый живот дочери. Ребенок не кричал. Кряхтел и беспомощно возил по животу кулачками, подслеповато моргал. Женщина взяла его в руки, осторожно, будто боясь испачкаться. Опасливо покосилась на бесчувственную девушку.
Перекрестилась.
Обхватив головку младенца, крепко прижала ее к животу.
– Ай, люли-люленьки. Прилетели гуленьки, Сели гули на кровать. Сели гули на кровать, Стали гули ворковать, Стала Аня засыпать.
Женщина замерла, прислушиваясь к глухому, безвольному дыханию. Аделия смотрела и не могла понять, что происходит: почему женщина так странно держит ребенка, почему не укутает его, не обмоет и не согреет? Почему не позволит припасть к материнской груди.
Секунды тянулись, слипаясь в минуты, а женщина продолжала прижимать к себе младенца и напевать колыбельную.
«Господи, вы же задушите ребенка!» – пульсировала в висках, но Аделия по-прежнему не владела своим телом и могла лишь наблюдать и давиться горячим, застилающим глаза гневом.
Словно во сне, проматывая вперед происходящее, она видела, как женщина подложила бездыханного младенца к матери, как та очнулась, едва стоя на ногах ощупывала младенца, беззвучно плакала и звала на помощь. Видела, как мать умывала ее, заплетала косы, выпроваживала наверх, в дом. Как вытащив несколько досок с пола и опустила младенца в заранее приготовленную могилу.
Ледяной холод пульсировал в висках, Аделия медленно превращалась в сырость, растворялась в ней.
Глухой стук забиваемых досок – по вискам.
Отдаленный крик петухов – прогоняя морок.
И женский крик, разрывающий легкие, срывающий связки до хрипоты. Аделия чувствовала эту боль, потому что рвались ее собственные связки. Она кричала.
– Ада! Аделия!
Тело сотрясает от дрожи, пальцы цепляются за что-то горячее и живое. Знакомые запахи ударяют в нос, вытесняя густой и липкий запах сырости, а ее собственный крик оглушает, рассыпается о стены.
– Аделия, ты меня слышишь? – вонь нашатырного спирта и расплывающийся образ Макса, склонившегося над ней.
– Господи… – встревоженный шепот Светланы.
Аделия попробовала сесть, Макс удержал ее.
– Ты как себя чувствуешь?
– Я знаю, что произошло с этой девочкой, – Аделия прикрыла глаза, снова опустила голову на пол.
⁂
Макс горячился:
– Ада, я не могу вызвать мужиков, сорвать их в праздник или с дежурства, сославшись на то, что тебе привиделось.
– Тогда вскрой пол, – Аделия сидела на кухне, подобрав под себя ноги и укутавшись пледом.
Пальцы прижимались к большой кружке чая с лимоном, взгляд бесцельно блуждал по стенам в поисках ответа: как такое могло произойти? Что могло заставить женщину задушить собственную новорожденную внучку?
Она снова и снова прокручивала увиденное в подполе. Глиняный кувшин, несовременные одежды обеих женщин, рисунок архитектора Свиридова и дата, оставленная на полях – 1956 год. «Это произошло в 50-е?» – Аделия терялась в догадках.
Макс фыркнул:
– Тогда надо еще и тетке сказать, что ты увидела призрака, и «обрадовать», что хочу найти его тело под полом их веранды… Ты в своем уме вообще? – Макс прошелся перед девушкой, постучал указательным пальцем по своему лбу.
Аделия подняла на него прозрачно-ясный взгляд. Под ним он всегда терялся.
– Дай мне телефон, пожалуйста, – попросила и кивнула на свой сотовый, лежавший на подзарядке.
Макс послушно подал. Встал напротив. Скрестил руки на груди.
Девушка активировала экран, открыла перечень контактов. Выбрала один из недавних, набрала.
Макс, угадав, кому она собирается звонить, предостерегающе напомнил:
– Семь утра, Ада. Первое января… Ты человек вообще?
Девушка подняла на него глаза, вздохнула. Набрала сообщение и отправила.
Макс медленно перевел дух, сел напротив:
– Ты так уверена в своей правоте? Не боишься показаться смешной?
Девушка покачала головой:
– Лучше сейчас показаться смешной, чем потом многие недели мучаться и видеть снова и снова эту сцену, – она успела пересказать Максу увиденное. – И потом – что ты предлагаешь, если не это?
Макс отвернулся. Уставился в окно.
– Ты уверена, что запомнила место, куда был помещен младенец?
Девушка медленно кивнула.
– Ты мне не веришь? – она поняла: если он скажет «нет», – это станет концом всего.
– Дело не в вере…
– Веришь или нет?
Макс положил локти на стол, посмотрел пристально:
– Я верю, что ты что-то видела. Но я допускаю, что ты видела слишком мало, чтобы свидетельствовать о преступлении. Это может быть другой подвал. Это раз. Это может быть тот подвал, но его реставрировали и расположение могилы изменилось. Это может быть тот подвал, его не перестраивали, то тело уже давно нашли. Проверить архивы мы сейчас не можем. Ты понимаешь, сколько «если»?
Аделия услышала только главное. Что он верит. Тепло медленно заполняло ее.
– У нас есть схема старого дома, который разбирал архитектор. В его альбоме. Мы знаем, что он не разбирал погреб. Как и твои родственники его не разбирали. Он до сих пор служит хозяевам… Он стал частью веранды. Мы можем проверить сами, а потом, если подтвердится что-то, вызвать полицию? – спросила и, подумав, добавила: – Я готова спуститься вниз, в погреб, чтобы понять, как все изменилось.
Макс смотрел на нее с удивлением, замешанным на ужасе и восхищении.
