— Вот, — сказала Лан, остановившись возле самого большого костровища и обведя поляну движением ладони. — Будешь прибираться здесь. До обеда как раз хватит.
Что? Убирать грязь? Я?! Нет, я еще понимаю, почистить свои покои (хоть и это было недостойно) — тут я сам виноват, что остался без слуг. Но прибирать следы чужих гульбищ?
— Ведро и лопату найдешь вон там, под лестницей, — она махнула рукой в нужную сторону. — Золу будешь относить вон под те деревья и аккуратно там рассыпать. Смотри, не насыпь на клумбы! Угли кроши и туда же вываливай. А если что не прогорело, оставь тут — ночью догорит. Когда закончишь, сходи к южному подъезду: там вьется один мелкий пацаненок, сын нашей кастелянши, он покажет тебе, где взять новые поленья для костра.
Я глянул на нее, все еще надеясь, что это шутка, и мы встретились взглядами. Лицо Лан чуть смягчилось. Она подняла руку и коснулась моей щеки:
— Я рада, что ты больше не прячешься, — сказала она и пошла прочь. У меня внутри все ухнуло.
Черт. Бы. Побрал. Всех. Этих. Асдарцев. С их. Традициями. Так я думал, лопату за лопатой перекидывая кучки золы в ведро. Невесомый пепел вздымался из него всякий раз, как я бросал новую порцию, и казалось, что в ведре что-то горит, а над ним вьется дым. Этого «дыма» я уже наглотался по самое не хочу. А о том, какого цвета были мои руки и ноги до колен, лучше вообще промолчать. Хорошо хоть, послушался ее совета и переоделся: на новом черно-буром наряде грязь была не так заметна. Эх, видел бы меня сейчас Шаард. Какое унижение. Неужели она не могла найти мне более подходящую работу?
Солнце поднималось все выше, и мне становилось все жарче. В конце концов, я скинул рубаху и сапоги, в которых просто живьем варился, и уже не стесняясь стал махать лопатой, будучи в одной только юбке. Сажа лепилась к моему взмокшему телу: еще чуть-чуть, и я стану таким же смуглым, как и все местные. Ведро за ведром я утаскивал под деревья, покрывая землю (и себя) слоем пепла, а костровища все не заканчивались. Вот почему бы им не жечь один костер, а? Почему непременно по всему саду нужно устроить с десяток?
К тому времени, когда я пошел за дровами, я уже был черным с головы до ног. Мальчишка, ошивающийся возле южного подъезда, даже шарахнулся от меня: видно, в сочетании с чумазой кожей глаза смотрелись не просто яркими, а пугающе яркими. Но, признав во мне мужа Лан, он все-таки указал, где лежат дрова для ночных костров. Я глянул и внутренне застонал: это были не дрова, а настоящие бревна.
В общем, до обеда я управиться явно не успевал и решил не торопиться. В спокойном темпе перенеся в сад приличное количество бревнышек, я сел на лавку за длинным уличным столом, уткнулся лицом в ладони и тяжко вздохнул.
— Устал? — раздался надо мной голос Лан. Я тут же выпрямился, хотя сил во мне практически не осталось. — Я тебе обед принесла.
Я покосился на кастрюльку в ее руках. Меня теперь будут кормить, как собаку, да? В таких кастрюльках обычно псам варево выносят.
Но запах, доносившийся из-под неплотно прикрытой крышки, заставил мой желудок громко заурчать. Лан тут же поставила посудину на стол передо мной и достала из кармана завернутую в белую тряпицу ложку. Я протянул руку.
— А умыться? — сурово вопросила она, отдергивая ложку.
Я покраснел, хоть это и не было заметно под слоем сажи: королева варваров считает меня грязнулей. Ниже падать некуда.
Склонив голову, чтобы не встретиться с ней случайно взглядом, я поплелся к ближайшей бочке. Лан пошла следом за мной. Пока я тщетно пытался оттереть намертво прилипшую ко мне черноту, она стояла с ковшом для поливки растений и время от времени плескала мне на руки, чтобы я не лез ими в бочку. Мне было не по себе. Стыд плескался во мне едкой ледяной жижей, разъедая остатки уверенности в себе. Казалось, в галереях, что огибали сад, в густых кустах и за деревьями прячутся асдарцы и ржут надо мной. Но в саду было тихо. Даже Лан молчала.
Когда я понял, что оставшаяся чернота без помощи мочала или хотя бы губки не ототрется, я разогнулся и посмотрел на Лан. Точнее, на ее ресницы. Она вздохнула и полезла в карман. Выудив оттуда какую-то бесформенную белую тряпку с оборванными краями (это платок, что ли?!), она подошла и принялась оттирать ею пятна с моего лица. Движения были сильными, и мне приходилось сопротивляться им, чтобы не упасть. От ее грубых действий кожа почти сразу начала гореть.
— Держи, — сказала она, подавая мне порядком испачканную тряпицу. — Руки ототрешь сам.
Я послушно обтер руки — так чисто, как только мог, хотя под ногтями все равно остались отвратительные черные полосы, как у грязного попрошайки подле городских ворот.
— Иди ешь, — сказала она, кивнув, наконец, в сторону кастрюльки. Я униженно поплелся к столу, сел и принялся жевать мясное рагу, не чувствуя вкуса. Лан стояла рядом, оперевшись о край стола и глядя в другую сторону, где в просвете между деревьями виднелись контуры гор.
— Я не могу вернуть тебя домой, — неожиданно сказала она. — Ты ведь об этом знаешь?
Я кивнул, не поднимая голову от кастрюльки.
— Тебе придется следовать нашим традициям, — продолжила она. — Иначе мои соотечественники тебя не примут. Днем ты должен трудиться наравне со всеми. А ночью спать либо проводить время со мной. Вечер же — свободное время. Занимайся, чем хочешь.
— Еще что-нибудь? — холодно уточнил я, отодвинув пустую кастрюлю и глядя на Лан: а сразу она не могла меня просветить по поводу работы?
— Нет, больше ничего, — она поджала губы. — Если возникнут вопросы — подходи ко мне, я помогу.
Да, мамочка. Конечно. Я так рад, что ты разрешаешь мне держаться за твою юбку!
— Поел? — она заглянула в кастрюльку и, обнаружив, что та пуста, забрала ее. — Иди на главную кухню, поможешь чистить печь: ты все равно уже грязный с головы до ног.
И она развернулась и ушла. Я не удержался и беззвучно плюнул ей вслед. Потом спохватился и оглянулся: не видел ли кто. А то вдруг у них тут казнят за подобные вещи.
Чистка печей оказалась еще более грязным делом. Нет, поначалу все было так же: кладешь плоский лист железа, выгребаешь на него золу, оттаскиваешь в сад и вываливаешь под дерево. Но потом толстая визгливая повариха велела мне прочистить и трубу тоже. На вопрос, как мне это сделать, она не ответила. Зато выдала какой-то странный шест со скребком на конце и велела забираться… в печь. Я покосился на огромный зев. Да вы издеваетесь?!
Когда меня в третий раз накрыло черным облаком осыпающейся из трубы сажи, я плюнул на все, встал под самым отверстием, зажмурился, задержал дыхание и принялся что есть дури тыкать вверх этой палкой, представляя, что там застряла толстая задница поварихи. На меня посыпались целые сугробы этого добра.
— Сдурел? — завизжала повариха. — Ты ж нам сейчас всю кухню изгадишь! А ну вылазь!
Я тряхнул головой, осторожно открыл глаза и посмотрел на себя: как и ожидалось, чернее некуда.
