По-хорошему, надо бы тоже поделиться мыслями с богами: мое первое послание наверняка было не так истолковано, оттого-то моя судьба и совершила такой резкий поворот. Нужно рассказать им, к чему привело их наказание. Показать, как я раскаиваюсь. Может быть, они быстрее простят меня и придумают что-нибудь, чтобы все исправить?
Покосившись на Лан, я облизнул губы и решился: раз уж она при мне не стесняется молиться, то и мне не стоит. Даже наоборот: это будет странно, если сейчас, в их так называемый Чистый день, да перед самым гнездом драконов я этого не сделаю. Глубоко вздохнув, я закрыл глаза и сосредоточился.
В этот раз открывать душу было неприятно. Наверное, Лан мне все-таки мешала. Между ребер поселилась боль, растущий внутри шар словно бы ломал их, и мне казалось, что ребра раскрываются, как жуткий цветок, а Лан с хищным оскалом заглядывает внутрь и видит, как бьется еще живое сердце. Картинка была настолько яркой, что я даже открыл глаза, чтобы удостовериться, что это не так. Лан действительно смотрела на меня, но спокойно и мягко. Я продолжил, уже не закрывая глаз: в этом не было особой надобности, мысли уже сами по себе втягивались в шар, и мне не нужно было что-то делать или напрягаться. Но боль все крепла, и меня это пугало. Такого раньше не было. Обращение к богам всегда давалось мне легко, хоть я и не часто это делал.
Наконец, шар все-таки скрутился, пробился сквозь грудную клетку, заставив меня поморщиться от боли, и стал медленно подниматься к небесам. У меня непроизвольно открылся рот. Лан тоже смотрела на шар с широко открытыми глазами: он был угольно-черным с красными разводами. Время от времени в нем вспыхивали ослепительные голубые разряды, и тогда он напоминал грозовую тучу. Медленно, будто нехотя, шар потянулся вверх. Мне вдруг стало страшно и мучительно стыдно, хоть я и не понимал, как так получилось. Я попытался сбить его рукой, пока еще доставал, но Лан перехватила меня.
— С ума сошел? — сказала она, испуганно сжав мою ладонь.
— Я не хочу, чтобы они это прочли, — хрипло сказал я, провожая взглядом черный шар, снизу похожий на каплю крови. Лан уставилась на меня. В ее глазах перемешались недоверие, страх, жалость, отчуждение. И это почему-то было страшнее всего — я только что показал ей свою душу, не зная, как та отвратительна.
— Не смотри на меня так, — попросил я, отворачиваясь и чувствуя, как меня корежит от ее взгляда. Лан осторожно легла на землю, отползая от обрыва. А потом села позади, обняла меня и уткнулась носом мне в шею.
— Отпусти, — попросил я.
Лан только крепче стиснула руки.
— Отпусти, говорю, — скривился я. — Незачем мараться о такую мразь, как я. Ты же видела мою душу — она черна и испачкана кровью, как душа убийцы.
— Это не душа, — тихо сказала Лан. — Это только молитва.
— Без разницы, — я прикусил губу, пытаясь прийти в себя. — Это мои мысли, мои эмоции. Неужели тебе нравится быть рядом с человеком, способным на такую молитву? Что, если я и тебя за собой утяну? У нас в Крагии такие молитвы только смертники перед виселицей возносят. Убийцы, насильники и просто жестокие люди. Ты ошиблась, выбирая меня.
Я попытался разнять ее хватку, но Лан держала крепко, и чем больше я старался освободиться, тем сильнее она стискивала руки вокруг моей шеи. Пришлось бросить бесполезные попытки, пока она меня не придушила. Ветер трепал травяные косы и наши грубые одежды. Облако по ту сторону ущелья колыхалось, и я то и дело видел двух спящих крылатых малышей. Когда-то Шаард сказал мне, что драконы так легки и прозрачны оттого, что таковы их мысли. И если человек уподобится мыслями дракону, то и сам им станет. Эх, брат, если б ты только видел мою черную молитву перед самым гнездом драконов. Я знаю, что я не прав. Моя молитва мне это доказала. Но я не понимаю, в чем именно. И это самое страшное. Нельзя исправить ошибку, которой ты не осознаешь. Боги наказали меня за что-то, а я не понял за что, брат. И кажется, я сделал только хуже. Хоть заново начинай.
Я опустил голову и покосился на край обрыва. Всегда можно начать заново. Всего-то несколько шагов…
— Не делай глупостей, — сказала Лан, угадав мои мысли. — Они простят тебя. Просто живи правильно, и следующая молитва будет чистой.
Не будет следующей молитвы. Я больше никогда такой глупости не сделаю. Боги, вы уже получили мое сообщение? Да? Вот. Подавитесь. Хотели наказать — наказали. Теперь вкушайте мои мысли на этот счет. Надеюсь, в них достаточно боли и горечи, а аромат надежды не слишком силен. Слышите? Лан говорит, мне нельзя прыгать с обрыва, так что я остаюсь жить. Ошибок своих я не вижу, как бы ни пытался. А значит, продолжу их совершать, пока вы не явитесь за мной и в лоб мне все не выскажете.
Я устало расслабил мышцы, и тело повалилось на землю. Лан, конечно же, не удержала меня, и вынуждена была срочно отползти в сторону, чтобы не оказаться снизу. Я лег на бок и подтянул колени к груди. Ноги опухли и гудели, спина болела. Буду лежать здесь до вечера. Все равно поесть не дадут, так зачем куда-то идти? Буду мозолить глаза драконам. Пусть любуются. Хотя им, наверное, начхать на такую букашку, как я. Приду завтра домой, поем, буду чистить печи, выслушивать насмешки Закка и раз в три дня елозить по Лан, как старикашка. Не жизнь, а мечта, ага.
Лан приблизилась ко мне, пытаясь заглянуть в глаза. Я упорно разглядывал травинку перед носом. Мне было плохо. По-настоящему плохо. Меня мутило от страха, хоть я и не хотел себе в этом признаваться, прячась за мысленным сарказмом и думая обо всякой ерунде, лишь бы только не думать о самом главном. Лан чему-то улыбнулась, наклонилась и… поцеловала меня. От неожиданности я широко открыл глаза и даже не подумал сопротивляться. Мягкие губы Лан ласкали меня, а кончик ее языка то и дело пробегал по моим губам. Я хотел оттолкнуть ее, но не смог: тело было раздавлено слабостью. Мне трудно было даже дышать, не то что сопротивляться. Лан чуть отстранилась, с улыбкой оглядела мое лицо и сказала:
— Красивый. Все равно красивый.
Сказав так, она снова склонилась надо мной и принялась ласкать мою шею. По телу прокатилась знакомая волна жара. Что? Не может быть.
Но сомнений не было: мое тело решило, что оно хочет женщину, причем прямо сейчас. Да-да, вот эту, что прямо сейчас целует мою шею. И ему плевать, что я ее ненавижу, плевать, что мы на улице, да еще и под самым носом у драконов.
— Солнце светит, — хрипло напомнил я, когда Лан прижалась ко мне всем телом. — Я и так уже прогневил богов. Ты хочешь, чтобы я их еще и оскорбил, нарушив ваши законы?
— Для Великой Матери нет дня и ночи, — спокойно сказала Лан, кусая меня за ухо. — Тебе нельзя. Мне можно.
С этими словами она откинула бело-серую ткань и забралась сверху, заставив меня перевернуться на спину. Я не знал, что делать. Я совершенно запутался. Что в этом мире хорошо, а что плохо? Чьи законы — правильные? Чья вера — истинна? Должен ли я сейчас остановить ее или же подчиниться ей?
Пока я думал, Лан все решила сама. Закрыв глаза, она осторожно приняла меня в себя. К безумной путанице моих мыслей добавилось неожиданно сильное наслаждение. Оно нахлынуло на меня так резко и необъяснимо, что я даже застонал. Мир вокруг, и так просторный и необъятный, как и все в Асдаре, стал еще больше, еще шире. Лан, возвышавшаяся надо мной, была ужасно далеко и одновременно близко — во мне, хотя все должно было быть наоборот. Я чувствовал, как она проникает в мое тело, и сам себе не мог объяснить, что происходит. В животе, в груди, в руках и в ногах словно забились мягкие щупальца, рассылая волны наслаждения. Я был распят изнутри. По венам растекался огонь, и мне было жарко. Я весь взмок и судорожно хватал ртом воздух. А Лан продолжала двигаться. Неожиданная судорога смяла меня, заставив выгнуться всем телом и едва не переломав кости. И все стало наоборот: не Лан была во мне, я был в Лан. Весь, полностью. Задыхался, утопая в жаре ее тела, бился и никак не мог вырваться.
