Меня передернуло: как-то раз я видел такое, когда один из поварят в доме Хель опрокинул на себя кастрюлю со свежесваренной кашей. Он долго орал и дрыгался, пытаясь снять рубаху, а когда все-таки снял… Ладно уж, схожу к Лан. Лучше потерпеть унижение от ее взгляда сейчас, чем когда она будет «любоваться» на мое пузырящееся тело. К тому же, я никогда не считал, что шрамы украшают мужчину. Особенно шрамы от ожогов.
— Давай-давай, — поторопил меня Эдар, весьма обеспокоенный и, похоже, смущенный произошедшим. Да уж, легкую работенку ты мне нашел, ничего не скажешь.
— Эстре? — удивилась Лан, когда я без стука вошел в ее кабинет, еле сдерживаясь, чтобы не постанывать.
— Я тут… обжегся немного, — пробормотал я, отнимая рубаху от груди. Лан глянула и ахнула: неестественно розовое бесформенное пятно отлично просматривалось на белой коже.
— Кто это тебя так? — спросила она, стремительно сокращая расстояние между нами.
— Случайно получилось, — я не стал вдаваться в подробности. Лан повернула мою голову, чтобы осмотреть еще и шею, громко цыкнула, вздохнула и потащила меня в свои покои.
— Снимай остальное и ложись, — велела она, принимаясь копаться в каком-то сундуке. Я смущенно выбрался из мокрой одежды: Эдар не поскупился, когда обливал меня холодной водой. Потом быстро лег в кровать и накрылся одеялом: снизу, по крайней мере. Нагибаться было нестерпимо больно, а без мокрой и холодной рубашки тело снова начало пылать.
Со стороны Лан раздавалось позвякивание. Время от времени она доставала из сундука какие-то флакончики и просматривала их на свет. Флакончики были очень подозрительные: такими грязные шаманки на рынках торгуют.
— Может, лучше лекаря позовем, — попытался я пойти на попятный: кто-то говорил мне, что в Асдаре беда с медициной.
— Я и есть лекарь, — ответила Лан. Пришлось умолкнуть и смириться с судьбой. Боги, надеюсь, она хотя бы хуже не сделает.
Наконец, Лан нашла то, что нужно, вытащила откуда-то свернутые полоски тонкой белой ткани и вернулась со всем этим ко мне. Еще раз окинула взглядом неестественно розовую кожу, снова цыкнула, качая головой, откупорила флакончик, вылила себе на ладонь что-то густое, желто-коричневое с хвойным запахом и принялась щедро смазывать ожог. Ощущения были двоякими: с одной стороны, прикосновения были болезненными, а с другой стороны, прохладное снадобье хоть немного утихомиривало грызущее меня невидимое пламя.
— Пузыри будут? — спросил я, когда она придвинулась ко мне, чтобы смазать шею и подбородок.
— Нет, — ответила Лан. — Но болеть будет долго.
Это я и без нее знал. Даже солнечные ожоги болят по нескольку дней, а тут такое. Эх, и почему мне так не везет? Впрочем, учитывая мою черную молитву…
Нанеся первый слой, Лан почти сразу наложила и второй. Это было уже не так болезненно, а, напротив, даже приятно: она больше никуда не торопилась, и не касалась меня кожей, скользя в паре волосков над ней. И снадобье было восхитительно-прохладным. По комнате от него разливался запах хвои и прелой листвы, напоминая почему-то о болоте: месте грязном, но весьма сыром и прохладном, о каком мне сейчас и мечталось.
Наконец, Лан смазала все пострадавшие участки и взялась за бинты, но, осмотрев меня, передумала и сказала:
— Давай-ка я лучше просто тканью сверху накрою, не буду бинтовать. Ты не ходи никуда сегодня. Я принесу тебе ужин сюда.
— Они будут смеяться надо мной, — сказал я и прикусил язык. Докатился: жалуюсь жене.
— Они так и так над тобой смеются, поэтому какая разница? — пожала плечами Лан, укладывая обратно разворошенный сундучок. Ну, спасибо. Утешила. Ты сама доброта.
— Почему? — спросил я спустя некоторое время.
— Что «почему»? — не поняла она.
— Почему они смеются надо мной? — уточнил я.
— Потому что им надо над кем-то смеяться, — пояснила она. — Мужчины расстроены тем, что мой выбор пал не на них, и ищут в тебе недостатки. А ты, словно специально, даешь им массу поводов для пересудов.
— Но я делаю все, что от меня требуется, — с трудом сдерживая возмущение, сказал я.
— Забудь. Мне все равно не объяснить, — вздохнула Лан, убирая сундучок на место. — Лежи спокойно, постарайся не двигаться. Я закончу работу и вернусь.
Совершенно естественным движением она чмокнула меня в губы и ушла, оставив наедине с болью и мешаниной чувств.
Болеть без слуг — не самое приятное занятие. Никто не приносит тебе чай, не поправляет подушки, не помогает встать, чтобы дойти до уборной. Стоять, кстати, было тяжело: по телу разливалась неприятная слабость. Я совершил один такой поход и решил пить поменьше жидкости, чтобы пореже приходилось покидать постель. Попытался читать книгу, лежащую на прикроватном столике, но обнаружил, что она на южном наречии, которого я не знал. Поковырял дырочку в шве одеяла. Потом натянул волос между пальцев, послюнявил его и катал туда-сюда прозрачные капельки, пока и это мне не надоело. После этого я от скуки принялся вспоминать лица всех известных мне высокородных и пришел к выводу, что большая часть из них подозрительно похожа на портрет моего деда со стороны матушки.
Снадобье Лан, к счастью, подействовало, и кожа словно онемела. Боль не пропала, но перестала быть такой яростной, и пока я лежал, не шевелясь, о ней можно было даже не думать. Так что когда у меня закончились идеи, чем бы занять себя, я забылся неглубоким, тревожным сном.
Разбудила меня Лан со своей дурацкой кастрюлькой.
— Я тебе кашу принесла, — сказала она, садясь на край кровати.
— Спасибо, я не голоден.
— Уверен? — нахмурилась Лан.
— Уверен, — ответил я: мысль о еде была почему-то неприятна, а от запаха каши даже подташнивало. К счастью, Лан отнесла кастрюльку на стол в другом конце комнаты, и запах пропал.
— Выпей хотя бы травяного отвара, — сказала она, возвращаясь ко мне с бокалом какой-то жидкости.
— Ну, Лан… — начал я, но сразу заткнулся, осознав, что сказал это с такой же интонацией, с которой когда-то обращался к няне, уговаривавшей меня есть капусту. Докатился.
— Пей, — сказала Лан, помогая мне сесть: в теле отчего-то разлилась чудовищная слабость. Я послушно сделал несколько глотков, и Лан отставила бокал. Потом еще раз глянула на меня, нахмурилась и приложила ладонь к моему лбу.
— У тебя жар, — сказала она обеспокоенно. Я сонно моргнул: у меня действительно шумело в ушах, и ужасно хотелось завалиться обратно. Лан снова забренчала своими склянками, накапала в бокал какой-то пахучей дряни и сунула его мне под нос.
— Не надо, — вяло отмахнулся я.
— Или ты пьешь сам, или я позову Эдара: он будет держать тебе челюсти, и мы напоим тебя насильно.
Я вздохнул и допил содержимое бокала. С новым снадобьем оно приобрело мерзкий сладковатый привкус. Лан удовлетворенно кивнула и убрала его. Потом еще немного послонялась по комнате, прибирая вещи, вернулась ко мне и прилегла на другой стороне кровати, подперев рукой голову. Некоторое время она разглядывала меня, мягко улыбаясь, поправляла мои волосы и торчащий край бинта, а потом пододвинулась поближе, уложила голову на мою подушку и глубоко вздохнула, пощекотав мне ухо.
