Я показал ей, как вздымается вверх пучок подрезанных колосков на длиннющих соломинах.
— Потом вязать их. Непременно вязать — туго, но не слишком. И снова вж-ж-жюх! Вж-ж-жюх! Серп-то знаешь, какой острый? Мне Бардос сразу показал, чтоб я ненароком не поранился. А то так ногу зацепишь — и все, нет ноги.
Я развел руками и состроил рожицу, представляя, что вместо куклы и впрямь сидит моя сестренка — не такая, как сейчас, а такая, какой она была во времена молодости этой куклы.
— Видишь, какой у тебя брат? А вы все: неуда-а-ачник, ба-а-абник, лентя-а-ай, — я передразнил голоса родных. — Ну какой, скажи мне, смысл что-то делать, если вам вечно все не так? Вот например, учили меня. Как меня учили? Усадили за стол, книгами завалили, поставили рядом древнего старца и велели: «Зубри!». Ну, зубрил я, зубрил. И что? Как наткнусь на что-нибудь интересное, так этот дед вечно: «Вы при-и-инц, вам не поло-о-ожено». А всякую ерунду, вроде чьих-то мухами засиженных гербов, так непременно назубок! Или вот я рисовать хотел, помнишь? Я тогда еще твой портрет нарисовал. Так ведь привели какого-то дядьку, и он все так же нудел: тут померь, да там проверь, нос кривой, да и вообще все непропорционально. И хоть бы раз кто-нибудь из них меня похвалил! Хоть немножечко! Так нет же: вы принц, у вас все должно быть идеально. А как я ювелиром захотел стать, помнишь? Они мне вообще запретили. «Ах, это же же так вредно, так опасно, принцу не пристало…» Дерьмо к жопе не пристало.
Из-за спины послышался смешок. Я вздрогнул и резко обернулся: в дверях стояла Лан и наблюдала за моим монологом. Уши медленно, но верно, принялись полыхать.
— Можно посмотреть? — спросила она и, не дожидаясь ответа, пошла к кукле. Я даже не ответил.
— Красивая, — сказала Лан, подержав ее на руках и поигравшись замызганными тощими кудряшками.
— Была, — заметил я, пытаясь взять себя в руки и сделать вид, что никакого разговора с куклой не было.
— И сейчас красивая, — возразила Лан, мягко разглаживая замызганное платьице. — Ее только почистить надо, подкрасить и наряд новый сшить. И будет снова красавицей.
Я сильно сомневался, что такое возможно. Это как наряжать и подкрашивать старуху: хоть ведро краски изведи, хоть сотню саженей лучшего кружева, а она все равно молодкой не станет.
— Если нравится, забирай, — предложил я, стремясь побыстрее избавиться от компрометирующей игрушки. — Это мне сестра подсунула, когда я уезжал. Пошутила она так.
— Пошутила? — Лан приподняла брови. — Может, просто на память положила?
— Может, — не стал спорить я. — Ты чего пришла? Случилось что-то?
Прозвучало это грубо, но я был раздражен и ужасно смущен произошедшим, и мне хотелось выплеснуть эти чувства на Лан.
— Да так, проведать просто, — она даже чуть отшатнулась назад и ссутулилась, ощутив неприятную волну, исходящую от меня. — Посмотреть, как там твой ожог.
— Нормально все, — пробубнил я, устыдившись. — Зудит только.
— Покажи, — велела она.
Я послушно стянул рубаху. Лан подошла ближе, зажгла несколько свечей, потому что за окном уже сгущались сумерки, и принялась осматривать и ощупывать меня. Ее прикосновения были легкими и прохладными. Я смотрел на нее сверху вниз, разглядывал короткие жесткие ресницы, блестящие брови, густые волосы. Странные у нее волосы — волнистые. У всех местных девушек они прямые, как палки, а у нее вьются. Почему? Может, она их специально завивает? Или среди ее предков был кто-то из южан?
Я не удержался, поднял руку и потянул за одну прядь. Лан вздрогнула и посмотрела на меня. Наши взгляды встретились. В голове вдруг неизвестно почему будто бы прозвенело одно слово: вода. Она была похожа на реку. Или, скорее, на игривый ручей, чьи струи так же вьются среди камней, как эта черная волна волос. Ее взгляд был полон влажной, спокойной прохлады с искрами дробящегося в нем света. Шаард как-то говорил мне о таких людях: их трудно вывести из себя или сбить с пути, как если бы ты пытался воспламенить или сдвинуть с места реку. Но если такой человек окажется в окружении людей, что, словно огонь, способны только жечь, то рано или поздно он вскипит и начнет плеваться обжигающими брызгами. И если сквозь пламя еще можно быстро проскочить, не обжегшись, то сквозь кипящую воду не пройдешь столь беспечно. Остывать такие люди будут долго: огонь вокруг погаснет, а они все так же будут опасны. Но все-таки придет день, и они станут прежними — прохладной сверкающей рекой.
— Лан, что значит твое имя? — неожиданно для самого себя поинтересовался я: в Асдаре, как и в Крагии, все имена имели значение. Вот только я даже в крагийских никогда не разбирался, а в асдарских и подавно.
— Водяной дракон, — сказала она. — Точнее, дракон омута.
— Это тот бескрылый, из древних легенд, что смотрел на солнце сквозь толщу воды и думал, как бы откусить от него кусочек?
Лан кивнула и неуверенно улыбнулась.
— А твое? — спросила она.
— «Эстре» значит «рассвет», — с легкой гордостью пояснил я: мне всегда нравилось мое имя.
— Тебе подходит, — заметила Лан и вдруг засуетилась. — Ой, темно-то как уже. Мне пора: скоро Эдар придет.
Она подхватила куклу и поспешила прочь. Во мне шевельнулся неприятный ком. Интересно, я вообще когда-нибудь привыкну к нашей странной «семье»?
— Я вам нужен? — чуть холодно поинтересовался я.
— Тебе решать, — пробормотала Лан, почти не повернувшись в мою сторону, и скрылась за дверями. А что тут решать? Дружба Эдара — это, конечно, хорошо, но что-то в последнее время я все больше запутываюсь в своих ощущениях, и мне вовсе не улыбается провести еще одну странную ночь. Лучше спать пораньше лягу. Впрочем, если Эдар еще раз придет и попросит, я вряд ли ему откажу в помощи.
Я сел на кровать и стал ждать. Прошло несколько минут. Эдар не появлялся. Что, неужто нашел другой способ ее завести? Или сам пытается научиться? Х-ха. С его кирпичной рожей и огромным пузом только девушек и соблазнять. Со мной-то все иначе: я и стройный, и симпатичный, да и опыт у меня большой. Что он там может сделать своим обрубком? Даже жаль его. Нет, сомневаюсь, что они с Лан найдут другой способ, кроме как позвать меня. Если только вообще перестанут это делать. Хотя, Эдар же такой правильный, как же он нарушит традиции…
Я поерзал на кровати. Время шло, но никто не стучался в мою дверь. Снаружи окончательно стемнело, и над восточным садом заалели отблески костров. Сквозь открытое окно до меня долетали звуки музыки, смех и сладкие стоны. Или стоны были только в моем воображении? Кстати, почему я не слышу стонов Лан, когда к ней приходят ее мужья? Ее покои ведь совсем недалеко, да и окна она тоже любит оставлять открытыми.
Этот вопрос вдруг так заинтересовал меня, что я даже выбрался в сад. Босиком, чтобы не создавать лишнего шума, подкрался к ее окнам и прислушался. Лан и Эдар о чем-то тихо переговаривались: он гудел, как медведь, она звенела, словно ручей, но слов я не мог разобрать. Насмелившись, я приподнялся и заглянул в окно.
