— Туда, — Сафира ткнула пальцем в группу пожилых людей. — Нас уже ждут.
Мы проследовали туда, куда она указала. Я продолжал разглядывать это странное место и поражаться его безвкусию и аляповатости: такое чувство, что тот, кто украшал это место, преследовал только одну цель — сделать его максимально цветным. Впрочем, как я заметил, копошившиеся тут и там малыши действительно предпочитали самые яркие места для своих игр.
— Друзья, это Эстре — муж моей дочери, — представила меня Сафира. Я поклонился и переключил внимание на группу стариков, рассевшихся по расставленным полукругом скамейкам: похоже, все они были ровесниками Сафиры, но выглядели почему-то старше: один дедок напоминал дряхлый одуванчик, готовый вот-вот осыпаться под порывом ветра, другая старушка подслеповато щурила глаза, пытаясь рассмотреть меня, и хмурила облысевшие брови. Две ее соседки оглядели меня с ног до головы и поджали губы, отчего морщины на их лицах еще больше углубились. О боги, какое древнее старичье. Какая гадость. Только бы мне не предложили сесть рядом: терпеть не могу запах старческих тел.
— Садись сюда, — махнула мне Сафира, указывая на старенький табурет перед странным устройством в виде колеса и нескольких педалей, в котором я с трудом опознал подобие прялки.
— Я буду прясть? — скривился я. — Но это же женское дело!
— На свете есть лишь три дела, которые не может сделать мужчина: выносить, родить и вскормить дитя. С остальным ты справишься, — невозмутимо ответила Сафира, садясь на скамью с другой стороны и доставая из корзины ком грязно-серой овечьей шерсти. — А вообще, если б ты не ворчал, а послушал для начала, то узнал бы, что прясть буду я, а тебе нужно только колесо крутить: старая я уже стала, ноги болят от такой работы.
Я прикусил язык. Молча сел на табурет и примерился, прикидывая, как все это работает. Около четверти часа ушло на то, чтобы я понял суть работы этой штуки и приноровился давить на педаль с такой скоростью, чтобы Сафира не ворчала на меня каждую минуту, что я спешу или, наоборот, кручу колесо слишком медленно. Работа оказалась не сложной, а смотреть, как под пальцами Сафиры из серого облака шерсти вытягивается хоть и толстенькая, но ровная и плотная нить, было даже приятно.
— Шо там Лан? — прошепелявил старик-одуванчик, когда двум бабкам, похожим на жаб, надоело обсуждать проблемы с желудком. — Не понешла ишшо?
— Да куда там с такими мужьями, — отмахнулась Сафира, мельком покосившись на меня. Я покраснел. — То ругаются, то больными прикидываются, то лясы точат вместо дела. Сейчас вот еще опять эти северяне ее отвлекают. Беда, одно слово. Погодите чуток. Устаканится все, и понесет. Чай, здоровая девка, куда денется.
— Шплюнь, шоб не шглазить, — посоветовал старик. Сафира послушно поплевала через плечо — по-настоящему трижды три раза харкнула, сопровождая каждый плевок проклятием на головы чертей — демонов подземного мира, которым достаются в рабы самые грешные души. Я попытался скрыть свой смех за кашлем. Не особо успешно.
— А шо там с шеверянами-то? — поинтересовался старик, когда представление закончилось.
— Как обычно, — пожала плечами Сафира. — Бесятся. Ты ж знаешь, бывает такое с ними. Особенно весной да осенью. Дурная кровь: как дождями запахло, так они и взбесились.
— Дожди-то да, — покивала самая маленькая старушка, которой на вид было лет двести. — Дожди близко: кости ломит.
И разговор тут же закрутился вокруг стариковских болячек, грозя перерасти в одну из тех дискуссий, что длятся до самого заката.
— Простите, а все-таки, что там с северянами? — решил я вмешаться, пытаясь свернуть разговор в более интересное мне русло: особенности стариковского похода в туалет «по-большому» меня как-то не очень интересовали.
— Да ничего интересного, — пожала плечами Сафира. — Мельницу не поделили: прежний мельник приказал долго жить, а ученики у него — из двух разных деревень. Вот они и сцепились, кому быть главным. С того все и началось. А потом под горячую руку приплели мертворожденного, которого кто-то вместо живого младенца подкинул, потом еще краденного и перекрашенного коня — да мало ли у этих северян дуростей случается? Сегодня вот еще одно письмо пришло: плотину они разрушили, и одну деревеньку вовсе затопило. Никто не погиб, но добро попортили. Туда сейчас чужакам вроде тебя лучше не соваться: придушат только за то, что на них не похож.
— Да, енто они могут, — покивал старик. — Помню, первый муж твой — шеверянин-то — шибко меня ненавидел. Ты вщё наш ражнимала ишшо.
— Ой, это еще кто кого ненавидел? — расхохоталась Сафира. — Ты ж и сам не прочь был ему морду начистить да бороду повыдергать.
— И то верно, — улыбнулся старик. — Хороший был мужик. Жаль, помер рано.
Я покосился на старика, а потом на Сафиру.
— Мое Доверие, — кивнула та, подтверждая мою догадку. — А Страсть и Расчет нас уже оставили.
Лица стариков подернулись грустными улыбками, и они замолчали. Я долго разглядывал их, пытаясь представить на их месте себя и Лан. Выходило плохо. То есть, Лан-то я мог «обрядить» в старческую шкурку, и она выходила такой же, как и ее мать — крепкой и деятельной. А вот себя в образе шепелявого, морщинистого и согбенного старца представить не удавалось. Примерив этот образ так и эдак, я даже стал подумывать, что легенды, оканчивающиеся смертью героя, не так уж плохи, и бабские сказки, где «жили они долго и счастливо», гораздо хуже.
Погрустив немного, старики опять затянули свою шарманку о том, какой нынче урожай богатый, да как кости ломит, да что лучше к спине на ночь прикладывать, чтоб днем не пересекло. Я перестал их слушать и снова принялся глазеть по сторонам: благо, я уже приноровился, и мог крутить колесо, не глядя на него.
А вокруг уже давно гуляли очаровательные девицы в светлых одеждах. Они мягко улыбались мне, проходя мимо, мило трещали друг с другом, грозили пальчиками расшалившимся малышам. Все они были как-то по-особенному красивы и притягивали этим к себе. Хотелось бросить все, подойти к ближайшей красавице и самозабвенно целовать бархатистые груди, прячущиеся в вырезе платья. Девушки проходили так близко от меня, что мне достаточно было поднять руку, чтобы пощупать их за аппетитные ягодицы. Единственное, что меня смущало — кто-то уже хорошо постарался здесь до меня, и все женщины были пузатыми.
Я перевел взгляд на младенца, лежащего в корзинке, выстеленной теплыми шкурами, а потом на стоящих рядом с ним беременных дам, болтающих друг с другом: у одной живота еще не было совсем, и о ее положении говорили только светлые одежды, у другой же живот был большим и круглым — наверное, на днях родит. Я опять глянул на младенца. И снова — на живот. Елки палки, да как они там помещаются-то?
— Не подержишь? — обратилась ко мне какая-то женщина, обнаружив, что руки у меня свободны. Я не успел даже вякнуть, а мне на колени уже усадили годовалого карапуза. Ребенок обиженно глянул на мать, потом перевел взгляд на меня и напрягся, решая: зареветь или нет? Я попытался вернуть ребенка матери, но та была уже занята: у нее на руках было еще одно чадо, еще меньше, и она, похоже, собиралась кормить его грудью. Нисколько меня не стесняясь, она вытащила наружу титьку — удачнее слова не подберешь — и дала ее ребенку. Тот подергал головой, но быстро нашел то, что надо, и жадно зачмокал, давясь и издавая странные звуки.
