— Ухожу, — подтвердил я, все-таки обходя лошадь: дорога впереди длинная, колено нужно беречь.
— Не ищи ее, — спокойно сказал юродивый, поднимая на меня прозрачные, как у стариков, водянистые глаза. — Все равно не найдешь, только зря измучаешься. Земля велика, а небо и того больше.
— Не твое дело, — нахмурился я, забираясь в седло.
— Ну, как хочешь, — юродивый пожал плечами, возвращаясь к ловле камушков. — Я тебя предупредил.
Я потянул за поводья, разворачивая лошадь к дороге.
— Чешуя у тебя смешная, — вдруг добавил юродивый, глядя на меня таким прямым и при этом совершенно осмысленным взглядом, что я поежился. Ничего ему не ответив, я погнал кобылу вперед.
Кто из нас больший дурак — Лан, отправившаяся пешком, или я, не умеющий следить за лошадьми — богам предстояло еще решить. Трясясь на лошади под проливным дождем, я все время опасался, что кобыла издохнет от холода. Мне и самому было нисколько не тепло, но я хотя бы был закутан в меха и укрыт почти непромокающим плащом, и воспаление легких мне не грозило, а вот кобылу, изо рта которой то и дело вырывались клубы пара, было жаль. Я знал, что вечно идти по дороге она не может, и нужно дать ей отдых, как знал и то, что стоит ей остановиться, как разогретые движением мышцы сразу начнут остывать. Но остановиться все-таки пришлось.
Первая ночь была ужасной: костер под таким дождем развести было невозможно, да и не из чего, и единственное, что я мог сделать — это укрыть кобылу своим плащом, самому спрятавшись под ее пузом. Овес она умяла почти весь, а я начал бояться за исход своего путешествия, сообразив, что завтра лошадь будет нечем кормить: в моей голове смутно вертелась мысль, что мокрую траву лошадям вроде бы нельзя. Или это кроликам нельзя мокрую траву?
Ночь была долгой, холодной и бессонной. Я слушал, как завывает ветер, разминал немеющие пальцы на руках и ногах и думал о Лан. Я знал, что она жива. Чувствовал это. Да и не могли боги так жестоко пошутить, вернув жизнь мне и при этом отняв у нее. Но быть живой и быть в порядке — это разные вещи. Что, если она лежит сейчас где-нибудь и медленно умирает от горячки? Что, если ее обманул кто-нибудь, и она так и не дошла до дома моего отца и скитается по городу, как грязная нищенка? Что, если ее спасли от «беды» какие-нибудь недобросовестные мужики, и она сейчас живет у них, работая кухаркой, прачкой и подстилкой для всех одновременно? Хорошо бы ее какие-нибудь простецкие крестьяне приютили. А еще лучше, если она уже находится под крылом Шаарда, ужинает с моей семьей и ждет, пока я, наконец, доберусь до них.
На следующий день дождь все-таки стих, но моя кобылка отчего-то брела по дороге, понуро склонив голову. Даже предложенная мною оставшаяся порция овса ее не порадовала. С каждым часом лошадь слабела. В глубине души я знал, что так и будет, но мне все равно было стыдно. Надо было поинтересоваться у Бардоса, как ухаживать за лошадьми, когда еще была возможность. Но сейчас было уже поздно.
На третий день лошадь все-таки пала. К счастью, мы почти миновали тот участок пути, что пролегал меж каменных стен. Дальше потянулись холмы и луга. Пройдя часть дороги пешком и натерев мозоли на обеих пятках, я все-таки добрался до какой-то деревушки, так что смог нормально выспаться. Меня даже накормили горячей картофельной похлебкой, за что я щедро расплатился с хозяевами: одна серебряная монетка из моего мешочка заставила всю семью кургузого мужичка ходить вокруг меня на цыпочках. Мой асдарский наряд пугал их, ведь земли здесь были уже крагийские, но лицом я не был похож на асдарца, и они все-таки относились ко мне скорее с почтением, чем со страхом. Я хорошенько выспался, не стесняясь, расспросил хозяина о том, что делать со сбитыми ногами. Получил пару дельных советов и двинулся дальше. Можно было купить еще одну лошадь, но я решил, что одной загубленной лошадиной жизни с меня достаточно. Да и денег у меня было не слишком много: одно дело заплатить за ночлег в доме небогатого крестьянина, и совсем другое — купить доброго коня.
К счастью, вскоре меня подбросил до соседней деревни какой-то веселый мужик на полуразвалившейся телеге. Он все расспрашивал, правда ли, что асдарцы едят сырое мясо, да столь ли они велики, как рассказывают заезжие купцы. Я отвечал скупо: мысли мои были заняты переживаниями, как там Лан. Хотелось поскорее оказаться дома, но телега уныло скрипела и катилась хорошо, если со скоростью спокойно идущего человека. Единственное, что меня утешало, так это то, что не надо идти пешком: разбитое колено ныло. Дорога явно не пошла ему на пользу.
Следующую ночь я снова провел в крестьянской лачуге. Я даже начал привыкать к ним: по крайней мере, это куда лучше, чем трястись от холода под лошадиным пузом в густой грязи. В хибарках вкусно пахло печеным картофелем, домашним хлебом, дымом, а в некоторых даже мясом. Эти запахи напоминали мне об ужинах в доме Лан, когда после тяжелой работы даже самая грубая и простая пища кажется довольно сносной. Деньгами я не разбрасывался, опасаясь, как бы меня не ограбили, и всякий раз делал вид, что достаю последнюю монетку. Интересно, поступала ли так Лан? Или сглупила, и лишилась всех денег одним махом? Это ведь ей не Асдар с его добродушными туповатыми здоровяками, тут слишком много тех, кто готов поживиться за чужой счет.
Пешее путешествие тянулось невыносимо долго. Когда, наконец, показались стены родного города, я готов был плясать и петь от счастья. Но не мог: израненное, непролеченное до конца и измученное путешествием колено болело, а голос не слушался из-за одолевшей таки меня простуды. Шаг за шагом, брел я по знакомым улицам, чувствуя, как снова заходится сердце от гложущей меня тревоги. Где она? Добралась ли невредимой?
Когда я дошел до ворот дворца, снова пошел дождь, и стражник у ворот долго матюгался, завидев «грязного попрошайку» по ту сторону. Я демонстративно бросил в лужу перед ним остатки денег. Стражник этим фактом заинтересовался: не часто попрошайки сами кидаются деньгами, и только тогда изволил подойти ко мне и выслушать.
— Открой ворота и позови дворецкого, — потребовал я, поняв, что рожа стражника мне не знакома, а значит, и он меня тоже не узнает и прогонит, если я сразу признаюсь ему, что я — его принц, вернувшийся из далекой страны без кареты, слуг и по уши измазанный в грязи.
Стражник некоторое время помялся, изучая мое лицо и хмуря брови. Я спокойно ждал. Видимо, именно спокойствие, присущее всем высокородным, его и убедило: он открыл ворота и впустил меня. Потом крикнул что-то своим друзьям, резавшимся в карты в добротно натопленной сторожке у входа, и мы пошли во дворец.
Мое сердце дрогнуло, когда я ступил на лестницу родного дома. Какая-то детская радость чуть проглянула сквозь плотный занавес тревоги. Вышедший на стук массивной колотушки в виде головы льва, старый брюзга-дворецкий так и замер с открытым ртом, уставившись на меня:
— Ва…ва…ва… — забормотал он, не в силах вымолвить ни слова.
— И незачем квакать, — сипло оборвал я его. — Обращайся, как полагается.
— Слушаюсь, Ваше Высочество, — тут же подтянулся он. Стражник, все это время недоверчиво державшийся за оружие, тоже вытянулся в струнку и бочком-бочком стал уходить из поля моего зрения, пока я не вспомнил о нем. Но мне было не до отчитывания нерадивых служивых.
