Люди Шаарда обыскали столицу, все деревни вдоль дороги, все участки на карте, которые я указывал всякий раз, как на меня нападало это странное наваждение. Мое физическое здоровье постепенно приходило в норму, но лекарь считал, что дух мой не в порядке, и требовал, чтобы меня отправили на целебные воды. На что я отвечал, чтобы его отправили в ссылку на дальние рубежи — за некомпетентность. Мне было тесно во дворце, я все время порывался уехать и заняться поисками вместе с людьми Шаарда, но брат меня отговаривал. Поиски не давали никаких результатов. Лан никто не встречал и даже не слышал о ней, как будто она вообще не преодолела еще горной дороги. Безрезультатность предпринимаемых попыток раздражала, и я даже один раз обвинил Шаарда в том, что он меня обманывает, что никакие солдаты по стране не рыщут и никто не занимается поисками моей жены. Шаард обиделся и накричал на меня, обозвав неблагодарным, чокнутым придурком. Пришлось просить прощения.
Дни шли за днями, тянулись нудные недели. Осенняя слякоть сменилась хрустящими белоснежными коврами. Торговые тракты снова ожили, и по ним пошли бесконечные купеческие обозы. Солдаты Шаарда снова патрулировали дорогу. А я сидел во дворце. Однообразие быта и отсутствие известий убивало меня. Но больше всего на нервы действовал почему-то именно родной дом: мне все время казалось, что слуги на меня косятся и сплетничают обо мне, пока я не слышу. Конечно, можно было поймать их за этим и хорошенько наказать, но заниматься этим не хотелось: не смотря на то, что асдарцы поступали примерно так же, их я по крайней мере хоть немного считал равными себе в отличие от слуг, и заниматься перевоспитанием последних было противно.
С наступлением зимы меня постигла еще одна потеря: сестре исполнилось пятнадцать, и ее увезли, чтобы выдать замуж. Сестренка, все это время гордившаяся своим статусом невесты, под конец устроила грязную истерику с порчей вещей и раздачей оплеух всем, кто попадался под руку. Она пнула сестру, явившуюся с нравоучениями, выдрала клок волос у матери, когда та обозвала ее визгливой шавкой, и плюнула в отца. Семья была взбешена, и над сестренкой всерьез нависла угроза порки, но Шаард кое-как всех успокоил, напомнив, что нам эту сумасшедшую еще жениху сдавать. В результате сестра просидела под замком на воде и хлебе три дня. А выйдя, окинула нас ледяным взглядом и пообещала, что когда станет королевой, то непременно нам отомстит за то, что мы продали ее. Прозвучало это жалко и напыщенно. Все прекрасно понимали, что жених, которому на днях исполнилось сорок, вряд ли будет слушать свою малолетнюю женушку. И уж тем более не допустит ее до управления страной. Сестренку увезли, и теперь, кроме Шаарда, в доме отца меня больше ничто не держало.
Я стал часто совершать прогулки по городу, как бывало раньше. Но балы и посиделки в богатых домах меня не радовали и не могли отвлечь от тупой тоски, ржавой иглой засевшей в груди. Я пытался заигрывать с красивыми девицами. Шаард даже специально подсовывал их мне, стараясь взбодрить. Но мысли мои были далеко, и ни одна девушка не могла меня увлечь. Конечно, если б они забрались ко мне в постель, я бы их непременно трахнул. Но все они были нашими, послушными и культурными девочками, и таких глупостей не делали, а возиться с бесконечными ухаживаниями, свиданиями, тайными встречами и прочей чепухой мне не хотелось. Один разочек, правда, попалась какая-то симпатичная горничная, затащившая таки меня в пустующие покои сестры и подарившая несколько приятных минут, но позже выяснилось, что никакая она не горничная, а просто девица по вызову: Шаард отчаялся вернуть меня к жизни и прибег к услугам публичного дома. Я хотел было устроить ему еще один скандал, но потом махнул рукой и просто перестал обращать внимание на крутившихся возле меня грудастых девиц неизвестного происхождения.
Вместо этого я полюбил долгие прогулки по заснеженным садам, блуждания по бесконечным белым полям и поездки в карете по городу. Иногда я выезжал в лес и бродил среди кривых черных стволов. Мне было без разницы, куда идти. Просто в движении я чувствовал себя спокойнее. А может, дело было в отсутствии людей. Все беды от людей. Жаль, что и счастье тоже.
Как-то, в очередной раз бессмысленно катаясь в порядком разбитой уже карете по улицам столицы, я увидел знакомую оградку и маленького мальчика с пронзительно-голубыми глазами, катавшего в саду снеговика.
— Останови! — потребовал я у кучера. Карета остановилась. Я вышел из нее и огляделся. Память меня не подвела: это был дом Седаря-колбасника, а мальчуган был одним из отпрысков Седаря. Точнее, моим отпрыском.
Проходя мимо него, я остановился. Мальчик тоже замер. Поднял голову и уставился на меня. Я видел его не раз, но почти никогда не разглядывал. На самом деле это было примерно то же самое, что смотреться в сказочное молодящее зеркало: мальчик смотрел сурово, но прямо и, похоже, никого и ничего не боялся. Пожалуй, он был моим старшим ребенком, ведь Хель была моей первой любовницей, если не считать ту чокнутую фрейлину, которая когда-то научила юного принца искусству плотских утех. Мой старший сын. Как странно звучит.
Я подошел к ребенку, присел и спросил:
— Скажи, я тебе нравлюсь?
Мальчик посмотрел на меня внимательно и ответил:
— Нет.
— Почему? — удивился я.
— У тебя глаза холодные, — честно ответил он.
— Так ведь у тебя такие же, — усмехнулся я.
Ребенок не ответил. Насупившись, он покатил снежный ком в другую от меня сторону, пыхтя и отдуваясь. Я вздохнул, поднялся и пошел в дом. Слуга принял мой плащ и проводил меня в гостиную.
Со времен моего последнего визита здесь ничего не изменилось. Все те же стены, обитые шелком, сухие цветы в вазах, кружева и занавески. Только как-то все потускнело, поблекло что ли.
— Чем могу быть полезен, Ваше Высочество? — с поклоном спросил Седарь.
— Ничего важного. Я просто зашел в гости, — вежливо поклонился я. — Как у вас дела?
— Все, как обычно, господин, — так же вежливо ответил Седарь. — Спасибо, что интересуетесь. И очень рад, что Вы почтили мой дом своим присутствием. Жаль только, что вы не успели на панихиду. Проводить Вас на могилу?
— Чью? — растерялся я.
— Как? Вы не знаете? — удивился Седарь и неловко замялся. — Хель умерла этой осенью.
— От чего? — спросил я, еще не совсем осознавая суть произошедшего.
— Тяжелые роды, — вздохнул Седарь. — Два дня мучилась. Я уж и лекаря звал, и богам молитву вознес, да все без толку. Сначала ребенок погиб, а потом и она кровью истекла. Что поделать: такова уж женская доля. Я ж ей говорил: не рожай больше, стара ты для этого. Ей ведь тридцать пять было. А она мне все: да ну что ты, глянь, какие красивые. И глазки у всех — прям как у нашего принца.
— Замолчите, — попросил я, потирая лоб рукой. Седарь послушно умолк. Некоторое время в комнате висело неприятное молчание.
— Вы, я слышал, тоже жену потеряли? — решил он «перевести» тему. — Может, оно и к лучшему? Зачем вам эти асдарские дикарки? То ли дело наши девушки: глаза — огонь, щечки — персики, губки — вишенки. Я уж себе одну присмотрел. Приданое за ней — ого-го. Вы приходите на свадьбу-то… ну, и после свадьбы…
