Когда Чеккини было двадцать три, во время выступления один из танцоров Белафонте наступил на кабель, которым гитара была подключена к усилителю, лишив инструмент голоса. «Гарри был в бешенстве, – вспоминает Чеккини. – Выбрось эту хрень и купи себе классическую гитару!» Купить-то не проблема, да только он привык играть с медиатором, а на классической гитаре нужно перебирать пальцами, и учиться ему приходилось во время тура.
Чеккини влюбился в этот инструмент и к тридцати одному году настолько виртуозно овладел им, что его пригласили сыграть концерт самого Вивальди в сопровождении оркестра для огромной публики чикагского Грант-Парка. На другой день в газете Chicago Tribune вышла рецензия, которая начиналась такими словами: «Несмотря на то что с каждым днем все больше людей отчаянно пытаются возродить гитару как классический инструмент, лишь немногие обладают истинным талантом и терпением, позволяющими достичь настоящего мастерства игры на инструменте, который до сих пор остается одним из самых красивых, но невероятно сложных в освоении». Чеккини, по словам автора, был «одним из них».
Несмотря на то что начал он поздно и весьма спонтанно, Чеккини прославился как учитель джазовой и классической гитары. Чтобы перенять хоть крупицу его знаний, студенты готовы были ехать из другого штата, и к началу восьмидесятых на ступенях его чикагской школы по вечерам собирались очереди. При этом его формальное образование ограничилось теми бесплатными уроками игры на кларнете. «Я бы сказал, что я на 98 % самоучка», – говорит он.
Переключаясь с одного инструмента на другой, методом проб и ошибок, он нашел собственный путь.
И пусть это покажется странным, но, когда Чеккини перечислял легендарных личностей, с которыми он играл или которыми восхищался, Тайгера среди них не было.
Дюк Эллингтон был одним из немногих, кто в семь лет поступил в настоящую музыкальную школу. Его учительница носила цветистое имя Мариетта Клинкскейлз. Однако, не успев толком освоить ноты, он потерял всякий интерес к музыке и забросил ее, чтобы целиком отдаться бейсболу. В школе он увлекался живописью (впоследствии он отказался от стипендии колледжа искусств). В четырнадцать Эллингтон услышал рэгтайм и впервые за семь лет сел за фортепиано и попытался воспроизвести услышанное. «Я не ощущал своей связи с музыкой до тех пор, пока не начал с ней играть и экспериментировать, – вспоминал он. – Когда же кто-то принимался учить меня, эти уроки всегда изобиловали правилами и ограничениями… Но когда я садился за инструмент и доходил до сути самостоятельно – все шло как по маслу». Даже став одним из самых выдающихся композиторов Америки, он поручал копировальщикам расшифровывать собственную музыкальную скоропись и записывать в соответствии с общепринятыми правилами.
Главным кумиром Чеккини был Джонни Смит. Смит вырос в маленьком домике в штате Алабама. Соседи часто собирались и играли музыку, а маленький Джонни баловался с инструментами, забытыми в углу с прошлой ночи. «Джон играл на всем», – вспоминал его брат Бен. Это умение позволяло ему принимать участие в местных конкурсах на любых инструментах за еду. Однажды он выиграл двухкилограммовый мешок сахара. Только к скрипке у него не лежала душа… Смит говорил, что ради урока игры на гитаре готов прошагать восемьдесят километров. Но учителей поблизости не было – оставалось только экспериментировать.
Когда Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну, Смит записался в армию в надежде стать пилотом, но из-за проблемы с левым глазом его дисквалифицировали и отправили в марширующий ансамбль, где гитара была никому не нужна. Читать ноты он еще не умел, но получил задание научиться играть на разных инструментах, чтобы выступать на вербовочных мероприятиях. Подобная разносторонняя подготовка позволила ему после войны получить место музыкального аранжировщика канала NBC. Он освоил механизм обучения, а его навыки игры на самых разных инструментах и в разных жанрах получили такую известность, что Смит оказался в затруднительном положении. Однажды в пятницу вечером, когда он уже собирался домой, его поймали у самого лифта и попросили выучить новую партию для гитары. Классический гитарист, которого специально наняли, никак не мог с ней справиться. Играть нужно было на живом концерте, посвященном семидесятипятилетию композитора Арнольда Шёнберга
[17], и в программе должно было прозвучать одно из его атональных произведений, которое уже двадцать пять лет никто не играл. В распоряжении Смита было четыре дня. Но был вечер пятницы, он решил расслабиться и вернулся домой в 5 утра. Через 2 часа он уже играл на внештатной репетиции. В среду он выступил так хорошо, что публика потребовала на бис все семь частей произведения. В 1998 году, вместе с сэром Эдмундом Хиллари и Тенцингом Норгеем, первыми поднявшимися на гору Эверест, Смит получил Двухсотлетнюю медаль Смитсоновского института за выдающийся вклад в культуру.
Эту же медаль получил и пианист Дэйв Брубек – слушатели радио NPR назвали его песню Take Five «квинтэссенцией джаза всех времен». Мать Брубека пыталась научить его играть на фортепиано, но он отказывался следовать инструкциям. У Дэйва было врожденное косоглазие, и она сочла, что причина его упорного нежелания заниматься музыкой в том, что он не видит ноты. Мать сдалась, но он слушал, как она учит других, и пытался им подражать. Брубек так и не освоил нотную грамоту к тому времени, как бросил подготовительный курс ветеринарии и пошел в сторону музыкального факультета, но он был гениальным имитатором. Он решил переключиться с фортепиано на другие инструменты, на которых легче было импровизировать во время упражнений. На втором курсе скрываться уже было невозможно. «У меня был замечательный учитель игры на фортепиано, который за пять минут понял, что я не умею читать ноты», – вспоминал он. Декан сообщил Брубеку, что окончить консерваторию он не сможет, мало того, само его существование в ее стенах бросает на заведение тень позора. Однако другой учитель, который заметил его творческий потенциал, вступился за Дэйва, и декан пошел на компромисс: Брубеку было позволено окончить консерваторию при условии, что он пообещает никогда не позорить заведение и не давать уроков. Спустя двадцать лет колледж решил, что благополучно избежал позора – и наградил его титулом почетного доктора.
Джанго Рейнхардт – пожалуй, величайший мастер импровизации – и вовсе не мог читать, не только ноты, но и слова. Он родился в Бельгии в 1910 году, в цыганском караване. С раннего детства обладал талантом к краже кур и «щекотанию форели» – особому приему в рыбной ловле, который заключается в том, чтобы гладить рыбьи животики до тех пор, пока рыба не расслабится, после чего выбросить ее на берег. Джанго вырос в пригороде Парижа, в районе под названием La Zone, куда каждый вечер свозили мусор из городских выгребных ям. Его мать Негрос была постоянно занята – она делала браслеты из гильз, найденных на полях сражений Первой мировой войны. Ей некогда было следить за его музыкальными упражнениями. Джанго ходил в школу, когда захочется, но чаще прогуливал. Все свое время он проводил в кинотеатрах и за бильярдом, и повсюду его окружала музыка. Когда собирались цыгане, звучали банджо, губные гармоники, фортепиано – и, конечно же, скрипки.
