Одет Пашка был в потертую камуфляжную форму, со значками на груди («За любовь и верность», «Против войны», «Панки живы!»), с выцветшей георгиевской ленточкой, приколотой к нагрудному кармашку. Пашка старательно поддерживал образ матёрого и видавшего виды мужика, того самого, который ходил на медведя с голыми руками, отлично разбирался в оружии и ориентировании на местности, сто раз перепрошел первую часть «Сталкера» и отлично подготовился к возможному апокалипсису. Образ ему шел, с оговорками.
Именно он, многолетний друг, единственный сейчас близкий человек, вытряхнул Леру из тесной коробки квартиры, уговорив съездить на похороны. Лера не хотела, да и не понимала — зачем ехать? Для чего? Но Пашка (всеведущий человек!) привел довод: вы были близкими людьми, настолько близкими, что он не простит, если не придешь. Впрочем, в загробную жизнь Пашка не верил, так что от его слов попахивало цинизмом.
Автомобиль тряхнуло на повороте, почти сразу пришлось объезжать перегородивший полдороги дряхлый ствол с гниющей шапкой листьев.
Лера вспомнила, как гуляла часто с Пашкой в лесу много лет назад. Почти сразу же после того, как выбралась из клиники и стала приучать себя жить обычной жизнью. Пашкина инициатива, кстати. Вправлять мозги и приводить в чувство он умел.
Каждую субботу в семь утра они выезжали из города в любую погоду — под проливным дождём или под палящим солнцем. Продирались сквозь тучи мошкары или отбивались от ветра. Тряслись от холода или изнывали от жары. Неизменно. Пашка называл эти походы «терапией» и терпеливо объяснял Лере нюансы прогулок по лесу, учил понимать местность, заставлял запоминать маршруты вокруг кооперативного посёлка, где стоял дачный дом её семьи, и не забывал напоминать, что это все ради ее же блага, чтобы вытащить из депрессии, понимаешь? Это лучше, чем сидеть без дела в своей квартирке и пялится в монитор. Пашка, как всегда, был прав.
— Тут налево, мать, — произнёс он.
Лера свернула, проехала через небольшой пролесок. Справа и слева растянулись железнодорожные пути. На кладбище можно было попасть только по этой грунтовой дороге, параллельно которой вилась вытоптанная сотнями ног тропинка.
Почти сразу за пролеском дорога заканчивалась — тянулись две колеи примятой травы. Еще через две сотни метров начиналась гравийная стоянка. Туда Лера и свернула.
− Автобуса еще нет, рановато, − сказал Пашка, щурясь от редких лучей солнца, пробившихся сквозь низкие серые облака. — Как думаешь, под дождь попадем?
Лера припарковалась и тоже закурила. За ночь уже высосала штук семь сигарет и выпила две чашки крепкого кофе. В пять утра забылась быстрым сном, когда не разобрать, где явь, а где грёзы, потом проснулась со знакомым ощущением безнадеги. Такое уже случалось раньше — и довольно часто — но нынешнее ощущение было самым сильным за год или даже два. Хотелось наглотаться таблеток и уйти в сновидения навсегда. Спасаясь от щемящего чувства, Лера выскочила на улицу и наворачивала километры на машине вокруг дома, пока не рассвело. Потом дозвонилась Паше и вывалила на него столько информации, сколько не вываливала, наверное, никогда. Он, стоит отдать должное, соображал быстро, втолковывал уверенно и как-то незаметно продавил решение ехать на похороны. Без него Лера бы не поехала.
− Я влипла, − сказала она, поглядывая на Пашку в зеркале заднего вида.
О, эта спасительная привычка делиться с другом проблемами.
Он пожал плечами и спросил:
− Насколько сильно?
− Трахалась с женатым парнем. Понимаешь, мы как кролики. Целый год.
Паша снова пожал плечами.
− Я не мастер утешать или вправлять мозги, да? Но я тебя хорошо знаю. После того, что случилось, трахайся с кем хочешь — никто не осудит.
Он имел в виду наркотики, депрессию, алкогольную зависимость, съемки в порно — длинный вонючий шлейф, тянущийся с две тысячи девятого года.
− Этот парень, с которым я встречалась, умер позавчера утром. Это Денис, про которого я рассказывала. Муж моей старшей сестры. Накуролесила, да? А потом мне позвонили с его рабочего телефона. И молчали в трубку.
Пашка неопределенно хмыкнул.
− Ты как каучуковый мячик, который бросили в комнату, полную стеклянной посуды, — сказал оен. — Я даже не знаю, жалеть тебя или нет.
− Не надо жалеть. Зачем ты меня вообще уговорил приехать?
Пашка пустил дым носом.
− Потому что вы родственники, − сказал он. — Не скажу, что вы дружно и тесно общались, но есть такой странный парадокс в этом мире: смерть объединяет и уравнивает. Сечёшь, о чем я? Когда ты валялась в клинике после смерти ребенка и нервного срыва, сестры приезжали к тебе. Когда Вика вляпалась в ту неприятную историю с мужем — вы тоже помогали. Всё закономерно. Круговорот родственников в природе.
− У тебя самокрутка с коноплей?
− Нет. Просто немного выпил рано утром. Не думал, что ты позвонишь. Но суть проста: как бы кто себя ни вел, на кладбище все едины. Скорбь и слезы на лицах, неторопливые движения, мысли о смерти. Вон, смотри, первые похоронные ласточки.
Он кивнул в сторону тропинки. Из-за кустарника показалась пешая процессия — несколько пожилых людей, одетых в черное, элегантное. Дальние родственники Дениса или вроде того.
− Они печальны, − продолжил Пашка, — потому что прожили долгую жизнь и понимают, что смерть близка. А чьи-то похороны — это еще один кирпич в их дороге на ту сторону.
− Ты меня вгонишь в ещё больший стресс.
— Моя дорогая, стресс — это реакция организма на что-то новое. Так что переживешь. Не в первый раз.
— Уж поверь, я постараюсь.
Лера вышла из салона, во влажную духоту осеннего утра. Свет был рассеянный, тяжелый, от него болели глаза. Ощущалось скорое начало грозы. Пожилые люди — две бабушки и дедушка — помахали ей. Лера ответила.
Невыносимо захотелось уехать. А ещё она поняла, что скоро увидит Дениса мертвым, в гробу.
В её воспоминаниях он застыл на пороге квартиры, посылая привычный, почти традиционный воздушный поцелуй на прощание. Кто же знал, что они действительно видятся в последний раз?
Пашка тоже выбрался на улицу, тяжело дыша, не выпуская из пухлых губ самокрутку. Когда-то Пашка был спортивного телосложения, «качок», мечта всех девчонок местного юридического института, холёный парень с модной стрижкой, умный и начитанный — на коне! Сейчас он мог соблазнить разве что библиотекарш. У него появилось пивное брюшко, нависающее над портупеей, постоянно краснели щеки, была одышка, а еще из горла то и дело вырывался хриплый кашель, как у туберкулезника. Острый ум, конечно, остался. Но кто его ценит в современном обществе?
− Напомни, когда ты забросил тренировки? — спросила Лера.
− Как только понял, что смысл жизни в другом, − ответил Паша. — Красивое тело не важно. Если хочешь, можно сдохнуть в любой момент. А ты все еще бегаешь по утрам?
