Перегиб.
— Не нужно этого делать, — сказал тогда Василий Ильич. Лучший способ избавиться от растерянности, это принять какое-то твёрдое решение и не отступать от него. — Неправильно. Никто не заслужил.
— В девяностые ты бы вывез их в лес, сжёг и закопал, — хихикнула Ната.
Даже в три часа ночи, после всей нервотрёпки с полицией, после выпитой бутылки виски, Ната смотрелась безупречно. Она была из тех детей, который берут от родителей только лучшее. От мамы внешность, от папы — ум.
— Времена изменились, — ответил Василий Ильич. — Сейчас уважают за благородство и стабильность, а не за безбашенность. Давай-ка мы проявим милосердие к Толику и уж тем более к Лере. Её и так жизнь потрепала. Несмотря ни на что.
Ему подумалось, что это отличная идея. Милосердие и благородство — те слова, которые всегда хотел произнести вслух.
— Она трахалась с моим мужем, — сказала Ната, болтая пальцем в бокале. Голос у неё был такой же холодный, как и кубики льда. — Я не могу простить. Что было в прошлом, там и останется. А настоящее такое вот паскудное. И я не вижу места благородству. Сколько лет мы пытались вернуть её в семью? Я её приглашала на все праздники с две тысячи четырнадцатого. Вика бегала за ней каждое утро, приглашала завтракать, вправляла мозги. И вот при первом же удобном случае, что делает наша средняя? Трахается с моим мужем! Сколько можно, пап? У меня нет возможностей и желания её перевоспитывать и прощать.
— Я помог тебе, а, значит, за тобой должок. Мы сделаем так, как нужно. Можешь не прощать, я не заставляю. Лера наша родственница, чтобы ни произошло. Ты знаешь, как я ценю семью.
Больше они не разговаривали, пока не прикончили вторую бутылку виски. Василий Ильич заторопился домой, потому что вставать нужно было рано, и суеты ожидалось много.
— Я не буду отменять завтрашнее, — сказала на прощание Ната, когда они вышли на улицу и Василий Ильич загружался на заднее сиденье автомобиля. — Ты прав, я могу её не прощать. А ты делай, что хочешь.
Он кивнул, потому что знал — Ната тоже по-своему права.
…автомобиль выехал загород, обогнув панельные многоэтажки, нырнул под мост, помчался к «Эльдорадо» — району богачей — как его называли местные.
Ната отсыпалась дома. Василий Ильич был почти уверен, что лучший способ решить все вопросы — свести Нату и Леру в одной комнате и не выпускать, пока они не наговорятся. Желательно добавить к ним пару бутылок виски. Неужели две родные сестры не смогут найти компромисс? Он не верил.
В кармане завибрировал телефон Леры. Василий Ильич посмотрел на экран. Номер городской, не сохраненный.
Размышлял несколько секунд, потом всё же нажал на кнопку ответа
— Алло? Слушаю.
— Вы не Лера, — сказал в трубке уставший мужской голос. — Дайте Леру, если я не ошибся.
Впереди показались первые дома района богачей. Василий Ильич увидел вдалеке телевизионную башню, торчащую над крышами.
— Вы не ошиблись, но Лера не может подойти к телефону. Считайте, я за неё. С кем разговариваю?
В трубке шумно и хрипло вздохнули.
— Паша. Павел. Послушайте, мне нужно с ней поговорить. Она вляпалась. Очень сильно вляпалась.
Пашка выкарабкался из болезненного озноба и открыл глаза.
В голове пульсировало, язык прилип к нёбу, подташнивало. Но при этом мысли сделались ясными, почти правильными, какими-то своими что ли. Будто многие годы Пашка не хотел впускать их в голову, перебивался случайными мыслишками-паразитами, которые размножались где-то в области лобных долей и в конце концов захватили власть.
Новые мысли освежали, и он знал, откуда они взялись.
Как же хочется жить. В этом мире ещё столько не сделал и не успел. Так зачем торопиться? Жизнь крутая штука, и особенно хорошо это чувствуется, когда валяешься в подвале, среди коробок, укрытый старым брезентом, который воняет автомобильным маслом, и чувствуешь, как пульсирует в ранах кровь.
Пашка смутно помнил, что к нему ещё раз приходила Ната. Может быть, это была не она, а Смерть, просто очень на неё похожая.
Смерть заставила его написать несколько сообщений и позвонить на работу, отпроситься на несколько дней по болезни. Смерть улыбалась — у неё была не такая красивая улыбка, как у Наты — и укрыла Пашку брезентом с головой, как покойника.
— Скоро всё закончится. Будь спокоен.
Озноб охватил его. Тошнило. Хотелось пить. Пашка то ворочался и стонал, то замирал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Иногда ему хотелось кричать, а иногда молчать. Часто он проваливался в дремучий осенний лес и бродил в нём, ориентируясь на местности, выискивая Леру, с которой обычно там гулял.
В лесу шёл холодный дождь, еловые ветки лезли в глаза и царапали щеки. Пашка почти ничего не видел, брёл, выставив перед собой руки, в мутном и вязком тумане, проклинал Смерть за то, что она забросила его сюда одного и почти мёртвого.
Потом Пашка вышел вдруг на поляну и увидел валяющийся в траве ноутбук. Конечно, что ещё может привидеться в горячечном бреду? Матовая чернота блестела от капель дождя. Крышка оказалась открыта, и Пашка увидел, что на мониторе прокручивается какое-то видео. Домашнее порно, что же ещё? Нарезка видео, которые он монтировал много лет. Снимал, монтировал, выкладывал в сеть. Монтировал, снимал, выкладывал. Десятки, сотни, многие сотни. Одни и те же позы, ракурсы, положения, эпизоды. Незнакомые лица актеров и актрис, стирающиеся из памяти сразу после того, как он заливал видео на портал.
В голове шумело, но сквозь этот шум Пашка услышал песню, которую не слышал много лет. Лера пела её по ночам, во сне, старую советскую колыбельную.
Он вдруг вспомнил тот день, когда ждал Леру у роддома. Сидел в машине, ковырялся в телефоне, делал вид, что ему безразлично. Но на самом деле — сгорал от ожидания. Ведь это же мелкая и костлявая Лерка, которая искренне считает его своим другом. Которая уже девять месяцев живет у него, спит с ним в одной кровати — и ни разу никто из них даже не подумал заняться сексом! Лучшие, блин друзья! Навеки! Лерка, которая вправляла ему мозги по ночам на кухне. Лерка, у которой на любую его историю был десяток своих. Любимая и лучшая, в печали и в радости. Сколько всего они пережили вместе…
Пашка понял, что хочет ещё раз услышать эту песню. Невыносимо хочет выкарабкаться — и услышать.
Он зацепился сознанием за болезненный озноб и открыл глаза.
В подвале было тихо. Брезент сполз на пол, будто старая змеиная шкура. Холодильники не гудели, над головой никто не ходил и даже Смерть или затаилась где-то или попросту ушла по другим своим делам.
Откуда-то в подвал заползал свет. Пашка приподнялся на локте, сдерживая острые позывы рвоты, и увидел, что дверь приоткрыта. Он не помнил, заглядывал ли кто-нибудь в подвал — может быть, Ната забыла закрыть — но это было сейчас не важно. Нужно ценить и использовать подходящий момент.
