Она потеряла равновесие — поздно сообразила — завалилась на бок, роняя стул и сметая со стола тарелку со стаканом компота. Выставила перед собой руки, но это не помогло, ладони угодили во влажное, разъехались в стороны. Щекой приложилась к холодному полу и увидела Машу за соседним столиком — поймала её взгляд. Маша снимала произошедшее на телефон. Верные подружки, столпившиеся вокруг, хихикали и тыкали в сторону Наташи пальцами.
А Наташа вдруг поняла, что в растворяющейся черноте проступило множество мелких деталей.
Кое-какие были прорисованы четко и ярко, другие обведены желтыми, красными, зелеными красками и выведены в центр своеобразного бытия. А были такие эпизоды, которые прятались в тени, по углам мозаики, старались не попадаться на глаза, потому что знания о них не должны были открываться кому бы то ни было.
Если не обладаешь навыками.
От неожиданности Наташа заморгала, не понимая, что все еще смотрит на Машу, не видя ее взглядом. Потому что она различила среди темных, притаившихся деталей Машиного отца: к тридцати семи годам он выглядел спившимся стариком. Похудел настолько, что торчали ребра и позвонки. Сутулился, горбился и громко, часто кашлял. У него были тонкие длинные пальцы. Этими пальцами он зажимал Маше рот, водил ими по её тонкой шее, по плечам, залезал пальцами под лифчик и гладил там…
Наташе сделалось дурно.
— На что уставилась, балбесина? — спросила Маша, хихикая. — У тебя котлета уплывает, лови давай!
Она подошла ближе, продолжая снимать на телефон. Наташу обступили, кто-то протянул руку, чтобы помочь подняться.
А из-за спин девочек показался Олег. Он обнял Машу чуть ниже талии, взъерошил её волосы. Кончик языка показывался между гнилых черных зубов и дотронулся до мочки Машиного уха.
Выродок, мой выродок, — шепнул он, поскуливая от возбуждения. — Мамка нагуляла, а я, значит, виноват. Всю жизнь должен расплачиваться, да?
Маша не была его дочерью. Лена переспала еще с десятком парней за спиной Олега. То была шумная молодость богатой девушки, у которой есть влиятельный отец. Все выяснилось, когда Маше исполнилось девять. На её дне рождения напившийся Олег прижал жену к стене на кухне и, угрожая ножом, потребовал рассказать правду. Маша не была на него похожа, вдобавок на подбородке у неё была ямочка, а у Олега — нет. Почему он все это время вынужден терпеть под боком чужого ребенка? Чей-то выродок, получается, испортил ему жизнь?
— Выродок, — произнесла Наташа, разглядывая притаившегося Олега за спиной у Маши.
Он ухмылялся, продолжая облизывать её ухо. Глаза были заполнены сигаретным дымом.
— Что ты сейчас сказала? — Маша присела на корточки и цепко схватила Наташу за подбородок. — Ну-ка, блин, повтори!
Повтори, повтори, много-много раз!
Некто в обличие Олега, порождение черноты, схватил Наташу за волосы и медленно намотал прядь себе на кулак.
— Как ты меня назвала? — прошипела Маша и, не размахиваясь, ударила Наташу по щеке ладонью. — Повтори, говорю! Как ты меня, блин, назвала?
С девяти лет Олег стал называть Машу выродком. Сначала злобно и язвительно, потом с издевкой, а когда Маша выросла, превратилась в симпатичную девушку, слово это в его устах вдруг приобрело эротический оттенок.
Затаскивая дочь в угол ванной, между стиральной машинкой и раковиной, он запускал пальцы везде, куда мог дотянуться, облизывал Машину шею, плечи, щеки, грудь — ничего большего пока себе не позволял — и шептал: «Выродок, мой выродок! Ну надо же, свезло, так свезло». А Маша в такие моменты тряслась от страха, и тихонько молилась, в надежде, что отец остановится, не зайдет дальше, чем вообще возможно…
Еще один хлесткий удар по щеке вышвырнул Наташу в реальность. Из глаз брызнули слезы. Она заморгала, ища взглядом Олега, но того уже не было. Он остался в привычной черноте, где ему и место.
Маша схватила Наташу за ворот платья и рывком подняла. Затрещала ткань. Наташа увидела, как бежит по диагонали, роняя стулья, перепуганная классная руководительница.
— Ты откуда это?.. — зашипела на ухо Маша. — Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если ты кому-то расскажешь? Я тебе горло перегрызу за выродка, поняла?
Кто-то встал между ними, принялся разнимать.
— Прости, я… — Наташа не успела договорить, потому что Маша вывернулась и ещё раз звонко ударила Наташу по щеке. Направила телефон, рассмеялась.
— Клёвое будет видео! — сказала она, ловя взглядом восхищенные взгляды подруг. — У этой дурочки ещё и припадки, прикиньте! Здорово же!..
2.
Надя проснулась от странного ощущения — будто её только что ударили по голове.
Она снова заснула на диване в гостиной, да ещё с пустым бокалом в руке. Как не уронила?
На журнальном столике стояла бутылка мартини, рядом с ней — пакет сока, яблочные дольки, тающие кубики льда в блюдце и пузырёк валерьянки. Как же без неё, да?
В затылке болело от удара. Она потёрла голову, пытаясь сообразить, что произошло. Наверняка заснула в неудобной позе, вот и заклинило что-то… Перед глазами всё ещё витали обрывки сна. Этот сон был неприятный, из прошлого. Такие сны походили на кошмар, потому что их не хотелось вспоминать.
Во сне Надя поссорилась с соседской девочкой, потому что та оторвала любимой Надиной кукле голову. Девочке просто нравилось портить игрушки. Она бегала с оторванной пластиковой головкой, держа ее волосы в кулаке, и кричала, что сейчас возьмет спички и устроит настоящий пожар.
Надя сначала пыталась девочку догнать, а когда поняла, что не получится, остановилась посреди пыльной дороги и неожиданно расплакалась. Это было невероятное, чудовищное ощущение бессилия. Во сне оно усилилось в тысячу раз, напомнило о том, как иногда бывает больно, если ничего нельзя сделать. Например, вернуть к жизни маму, чтобы успеть с ней помириться.
— Пожар, пожар! — кричала довольная девочка. — Это будет самый большой пожар в мире! А ты зальёшь его слезами, рёва-корова!
Наде хотелось ее убить. О, это стойкое ощущение всепожирающей ненависти!
Но вместо этого Надя побежала домой. Слёзы душили ее. Подкатила икота. Губы сделались солеными. Надя вошла во двор, уселась на лавочке и рыдала в голос, растирая слезы и сопли по щекам. Больше она ничего сделать не могла.
Из дома выскочила перепуганная мама, схватила Надю в охапку, прижала к себе. От мамы пахло мукой. Надя слышала, как тревожно бьется мамино сердце. Она подумала, что у ее любимой куклы никогда не будет сердца, потому что теперь нет головы, и заплакала еще сильнее.
Мама, ничего не спрашивая, завела ее в дом, а сама спустилась в подвал в коридоре. Его квадратную дверцу придавливал большой горшок с каким-то цветком. Когда мама отодвигала горшок и просовывала пальцы в овальное отверстие, Надя испугалась. Из подвала веяло холодом, чернотой и чем-то очень-очень страшным.
