Маша резко села перед ней на корточки. Схватила за волосы. Наташа увидела темную брешь между зубов. От Маши скверно пахло. Захотелось стошнить.
— Что сделала, а? Кому ты рассказала, что я сделала? И как ты вообще, блядь, обо всем узнала?
— Ты…
Сначала она взяла самый большой нож из набора
— Ты… пошла в комнату к родителям…
Он не был её отцом. Персональный демон, не больше. Если ей суждено оказаться в Аду, то она хотела бы кого-нибудь другого. А этот пусть жарится сам, заслужил
— Они оба уже спали… — губы Наташи дрожали. Слезы текли по щекам, и она растирала их тыльной стороной ладони. — Ты подошла со стороны отца…
— Отчима. — холодно поправила Маша.
— Да. Ты подошла к нему, потормошила за плечо. Он начал просыпаться…
Ей казалось, что он не успел уснуть, после того, что сделал. Едва погрузился в сладкую дрему, и в его воображении наверняка не утихали фантазии на тему
— …и когда отчим открыл глаза, ты воткнула нож ему в горло. Налегла двумя руками, чтобы глубже… а потом выдернула и ударила еще раз. И еще…
Он очень хотел жить. Цеплялся за жизнь
— …пока он корчился и умирал, ты перелезла на вторую половину кровати, прямо по телу отчима… и зарезала мать. Она была пьяна и даже не проснулась…
Было много крови. Она залила всю кровать, полилась на пол. Из-за крови Маша порезала себе руки, потому что ладонь соскользнула с рукоятки ножа
— …а потом ты обернулась… и отчим… он еще не умер. Он ударил тебя будильником. Вышиб зубы. Вцепился в твое лицо, стал бить…
Пришлось всадить нож ему в правый глаз и провернуть лезвие несколько раз, будто выковыриваешь из яблока семечки
Наташа заплакала, прижав ладони к лицу:
— Пожалуйста, Маша. Не заставляй меня снова видеть это.
— Как у тебя это получается? — Машу трясло. Она взяла Наташу за плечо и крепко сжала. — Откуда ты это знаешь? И кому ты можешь обо всем об этом рассказать?
Наташа продолжала плакать. Маша сжала сильнее, чувствуя хрупкую кость под пальцами:
— Ответь мне, ну же!
Оказывается, убивать легко. Надо просто совсем чуть-чуть ненавидеть весь мир
— Ты несчастный человек, — пробормотала Наташа. — Господи, как мне тебя жалко. Ты не представляешь. Я могу помочь? Как-нибудь? Давай помогу, а?
Маша сильно, наотмашь ударила Наташу по голове. Наташа упала внутрь кабинки, взмахнула руками, чтобы не потерять равновесие.
— Разреши мне помочь!
Она увидела большие испуганные глаза. Глаза человека, который вдруг понял, что натворил и не знает, как выбраться из ямы, в которую провалился. А затем Маша прыгнула вперед, целясь кулаком в переносицу, чтобы наверняка, чтобы сломать! Голова Наташи дернулась. Раздался громкий хруст, словно где-то рядом раздавили сырое яйцо. И следом другой звук — гулкий удар обо что-то металлическое или…
Наташа осела на пол, оставляя затылком на сером унитазе кровавый след. У нее был удивленный взгляд, словно она только что узнала кое-что новое. Накрыла серая пелена, холодный ветер коснулся щёк и высушил слёзы.
— Их так много под снегом, — слова вырвались сами собой. Она не поняла о чём это, зачем это…
Маша взяла Наташу за волосы, резко дёрнула.
— Я знаю, чем ты можешь помочь, — шепнула она. — Выбей из головы всё, что только что наговорила. Или в следующий раз я тебе помогу, сечёшь? Одни проблемы от тебя, блядь.
— Убьёшь меня? — слова застревали в горле вместе с кровью.
— Пока… нет. — Маша стёрла кровь с Наташиного лица. — Хватит с меня этого… Но ты же типа ясновидящая. Должна понимать, что будет, если начнёшь нести чушь про меня, да?..
Наташа попыталась кивнуть. Картинки всё ещё сменяли друг друга перед глазами. Как яркие, сочные фотографии, одна за другой: окровавленные простыни, стеклянный взгляд, скрюченная мужская рука, нож, тёмные подсыхающие лужи на полу… Как же страшно!
— Я могу помочь, — выдавила она. — Я знаю, ты не виновата, Маша…
— Это мой Ад, тут помощь не требуется.
Маша отпустила её и вышла из кабинки. Хлопнула входная дверь. Стало тихо. Наташа несколько минут лежала, скрючившись, около унитаза, пыталась подняться, но не могла. Руки безвольно елозили по влажному кафельному полу.
В голове снова что-то хрустнуло, как яичная скорлупа. Кто-то закричал. Наташа закрыла глаза и позволила сознанию упорхнуть следом за серой безмятежной пеленой
2.
Надя непрерывно всхлипывала, и в этом всхлипывании вспоминалось Грибову его детство.
На шестой день рождения ему подарили щенка. Крохотного белого лабрадора. Щенок был еще маленький и едва умел ходить. Родителей предупредили, что щенок будет первое время скучать по своей маме, а потому громко скулить. Грибов заранее настроился на то, что лабрадор Тишка будет плакать. Но Тишка не скулил. Он всхлипывал. Челюсть его дрожала, глаза наливались тоской и из горла вырывался короткий жалостливый всхлип, сопровождающийся шмяканьем влажного языка по носу. Так Тишка выражал свою тоску и боль по утрате.
Так вот Надя почему-то напомнила Грибову маленького белого лабрадора. Он не мог отделаться от этой мысли, когда обнял её в больнице, усадил на кресло в коридоре, утешительно шептал что-то в ухо и гладил по голове.
Надя всхлипывала.
На сетчатом стуле в больничном коридоре одиноко лежали вещи Наташи — рюкзак, сменка, одежда, всё, что привезли со школы.
Неопределенность давила, как тысячепудовая гиря, подвешенная к шее.
Тут же в коридоре крутился обеспокоенный Крыгин. Он встретил Надю на дороге в поселке, когда она бежала через снежные сугробы в сторону вокзала — растрепанная, в платье и валенках, с развевающимися волосами и раскрасневшимся от слез лицом. Надю била истерика, она не могла связать и двух слов. Твердила про больницу и Наташу. Крыгин был на автомобиле, поэтому чуть ли не силой затащил Надю в салон, напоил донормилом (люди за сорок просто обязаны возить с собой аптечку) и постепенно выудил из неё нужную информацию.
Антон Александрович почему-то Грибова раздражал. Именно здесь и сейчас. Не к месту была его высокая сутулая фигура, не нужна была эта вялая сочувствующая улыбка, беглый взгляд и эти длинные ладони с тонкими пальцами, которые постоянно терлись друг о дружку, словно пылкие любовники. Ненужный здесь человек. Не сейчас.
— Спасибо за все, — подошел к нему Грибов. — Но мы тут, понимаете, хотим остаться втроем…
Улыбка Крыгина слегка завяла. Он покосился на Надю, пробормотал:
— Конечно, я понимаю. Но даже боюсь представить, что за мысли будут меня мучить, если уеду прямо сейчас. Ждать вашего звонка будет еще невыносимей, чем постоянно смотреть в коридор, в ожидании врача.
