Маша так и не уснула, вскочила с кровати, оделась и вышла на улицу. В голове словно засел жучок-короед, сверлящий тонким жалом сознание. Сверлил без остановки: «Где ссссправедливость? Где ссссправедливость?»
В конце концов, Маша сама не заметила, как подошла к школе. Там давно шли уроки, на площадке и на крыльце было пусто. Вдоль серых стен школы скопились высокие сугробы. Дворник в оранжевой курточке подметал вокруг курилки. Всё, как обычно. Идиллия учебного дня.
Маша юркнула в дверь, мимо сторожа — старого усатого дяди Бори, который на детей не обращал внимания уже много лет — по пустынному коридору на второй этаж. Она знала, какой сейчас у Наташи идёт урок. Знала, что сейчас наступит перемена. Дело за малым. Восстановить ссссссправедливость.
Маша смазала нарыв «Бепантеном», который нашла в аптечке, а затем, на всякий случай, разделась и внимательно осмотрела себя перед зеркалом в ванной. Мало ли. Надо проветрить хорошенько, а то запах химии и гнили начал основательно въедаться в обстановку вокруг. Не хватало еще получить химические ожоги (великий интернет дал подсказку, чего следует опасаться в таких ситуациях).
Нарывы, похожие на красные узелки, обнаружились между лопаток и на копчике. Еще два — с внутренней стороны левого бедра. Маша задумчиво почесала один, и тот отозвался сладостной болью. Могла ли она заразиться чем-нибудь от отчима?
Разве что любовью к острым режущим и колющим предметам
Грустно ухмыльнулась. Жучок в голове перестал сверлить ещё в тот момент, когда Наташина голова разбилась об унитаз. Возник другой зуд, неприятный.
Я могу помочь
Откуда малолетка узнала, что произошло?
Наташина покорность и её сбивчивые объяснения заставили Машу испугаться. Чего? Непонятного, непредвиденного. Какая-то девчонка из школы залезла ей в голову, узнала (о выродке?) и об убийстве. Но при этом не побежала в полицию, а говорила о помощи.
Как это, блин, понимать?
Маша понимала, что совсем скоро за ней придут. Родители малолетки почти наверняка напишут заявление. Маме будут звонить — не дозвонятся. Приедет участковый. Не достучится. Дальше что? У Маши есть несколько часов. Может быть, день. А потом нужно будет куда-то бежать.
Маша не боялась бегства, она боялась, что её поймают и заставят рассказать правду об исчезновении мамы и отчима. Нужно время, чтобы собраться с мыслями. А значит — вытрясти все деньги из кошельков, снять с карточек, забрать и продать сотовые телефоны и бежать куда-нибудь на край света.
Я могу помочь
Мысль не отступала.
— Как ты мне сможешь помочь, а? — пробормотала она вслух.
Маша закрыла форточку, нисколько не заботясь, что обнажена, а на кухне прозрачные занавески. Бросила взгляд на мусорные ведра. Не удержалась, подошла, открыла крышку крайнего ведра. На долю секунды ей представилось, что внутри будет сидеть живой Олег. Глаза его провалились, язык распух. Олег только и ждет, когда кто-нибудь откроет крышку. А потом он вырвется наружу, расплескивая едкий раствор — кожа его будет дымиться и шипеть — и схватит Машу холодными пальцами за шею. Схватит навсегда своего любимого выродка…
В жизни я выглядел лучше.
Лицо Олега почти растворилось. Раствор стер губы, веки, выел глаза. Нос сполз на бок, а вывалившийся язык походил на желе.
Вернув крышку на место, она снова пошла в ванную и мылась, наверное, час. Натирала тело, шею, лицо кремом и гелем. Когда встала перед зеркалом в коридоре — всё еще обнажённая — увидела на животе, вокруг груди и под коленками россыпью выскочившие нарывы. Каждый из них тихонько, призывно зудел.
Она смазала их мазью, и только после этого забралась в постель. Надо поспать и уже со свежей головой — действовать.
Усталость навалилась невыносимая.
Маша коснулась головой подушки и быстро уснула.
Даже частые стуки в дверь не смогли её разбудить. По крайней мере, не сразу.
Глава двенадцатая
1.
Надя едва успела накрыть голову цветным тещиным платком, найденным в шкафу, как в дверь постучали.
Грибова передернуло от внезапно нахлынувшей злости. Наверняка кто-то из посетителей. В очередной раз забыли, что двор — это частная собственность, а не улица!
За дверью стояли три бабки — будто срисованные с открытки — низенькие, сгорбленные, в платочках на головах, хотя на улице сильный минус. В другой ситуации они бы Грибову даже понравились. Этакие божьи одуванчики, олицетворение крохотного поселка Ленобласти. Но сейчас…
— Наденька дома? — спросила одна из них. — Мы видели, как вы приехали. Она с вами?
— Дома, но сейчас никого не принимает.
— Мы по делу, милый человек. Очень срочное оно у нас.
— Все по делу, — скривился Грибов. — Но имейте же совесть. Дайте человеку отдохнуть. Столько всего навалилось.
Одна из бабушек выставила вперед костлявую руку с оттопыренным указательным пальцем:
— А ты кто такой, чтобы указывать? Ишь, разошёлся! Вы ж в разводе, прав не имеешь задерживать! Пусть Надя сама все скажет! Может, ты её того на этого?
— Чего «того»? Ступайте, говорю, дайте человеку…
Он не договорил, почувствовал за спиной кого-то. Повернулся, увидел, что в дверях кухни стоит Надя. Она улыбалась. Хотя взгляд был уставшим, но читалось в нём какое-то облегчение что ли? Лоб её прорезали морщинки. Из-под платка вылезло и оттопыривалось левое ухо. Надя завернулась в халат, убрала руки в карманы. Грибов невольно залюбовался этой поселковой открытостью и простотой, какой не было у Нади в городе.
Красотка, чего уж. Милая, добрая, хорошая. Прижаться бы к ней, обнять, почувствовать тепло.
— Кто там? — мягко спросила Надя. — Посетители?
— Тебе бы отдохнуть…
— Всё в порядке. Мне легче, правда. Пусть пройдут. Лучше отвлечься, чем постоянно думать о… — она кивнула, развернулась и скрылась в комнате. До Грибова донеслось. — Проведи их, пожалуйста, в мою комнату.
В её комнату.
Он мимолётно почувствовал себя идиотом. Бабки деловито обходили Грибова, разувались, словно он был здесь пустым местом. А Грибов никак не мог сосредоточиться, никак не мог собрать мысли в кулак.
Он поспешил за старушками, чтобы, не дай бог, не забрели куда-нибудь не туда. Показал, где находится Надя.
В её комнате.
Старушки зашли внутрь. Грибов, словно лакей, осторожно прикрыл за ними дверь и застыл, прислушиваясь. Донеслись разговоры о разваливающейся печке и о сломанном мизинце. Ничего путного. У Нади горе, а она сидит и выслушивает причитание бабулек, которые вряд ли доживут до следующей весны.
Почти час он слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Это было странное ощущение: ожидание, когда хочется поторопить время, заставить его бежать немного быстрее. Мыслями постоянно возвращался к Наде и, почему-то, к Крыгину. Надю Грибов любил (чего уж, пора признаться, что любовь не прошла, а лишь затаилась на время), а Крыгина опасался. Эти два чувства смешивались в странный коктейль.
