Я настоятельно рекомендую обдумать свои действия!
Какой-то очень знакомый голос. Маша вздрагивает и понимает, что сон всё ещё продолжается. Только это как будто не её сон. Да и сама Маша будто теперь не Маша. Их теперь двое в одном теле. Как там звучит в любимой Наташиной песне? «Скованные одной цепью».
Откуда это? Маша трясёт головой, но становится ещё хуже. Приходят иные знания.
Она в кухне бабушкиного дома.
(бабушкиного?)
Дверь на улицу открыта. Врываются хлопья снега, тающие на пороге. И в дверях замер высокий, но сутулый человек. Черный, лица не видно. Он что-то говорит, обращаясь в бабе Рябе. Говорит торопливо, сбивчиво. В голосе слышится угроза. Доносится:
Я предупреждал… дело ваше, конечно… вы же помните, чем обязаны…
А потом картинка рассыпается, и, хотя Маша все еще в кухне, силуэт уже исчез. Вместо него Маша видит что-то, медленно раскачивающееся из стороны в сторону. Будто подвесили на пороге мешок с картошкой.
Скрип-скрип. Направо-налево. Так ветер играет. Ему нравится играть.
Веревка, тянущаяся от вбитого в верхнюю часть порога большого ржавого гвоздя. Она ползет вниз, обматывается вокруг толстых ног, темных чулок… Маша опускает взгляд, видит вздернутый подол платья, передник, вязаную кофту и тёмно-синее, вздувшееся лицо. Что-то в нём есть узнаваемое. Что-то очень родное и близкое. Сразу не догадаться. Только извилистые разводы порезов, из которых капает на пол кровь, застрявший между зубов вздутый язык серо-водянистого цвета, как губка. И заплывшие, набухшие веки. Маша понимает, что это Наташины эмоции, Наташины чувства, но ничего не может с собой поделать. Обрывки нитей кружатся в стылом воздухе.
Я не хочу на это смотреть.
Скрип-скрип! Направо-налево. Руки бабы Рябы, побуревшие и распухшие от притока крови, задевают деревянный порог и ползут по нему. Под руками не лужа, а целое море крови. В кровь падают снежинки и мгновенно тают.
Не спасли бабушку ни иголки, ни ножи под порогом, ни заклятья и зелья.
Не спасли от чего?..
Открывай глаза!
Холодная испарина на лбу. Пот собрался на висках. Во рту горький привкус желчи. Надо попросить у мамы жвачку. У мёртвой мамы? Маша грустно ухмыляется.
Рядом стоит Наташа, сотканная из нитей. Сон продолжается.
— Вылези из моей головы! — просит Маша и начинает раздирать ногтями кожу на висках.
Не получится, прости. Я бы и рада. Но мы теперь вместе. Надо вернуться в бабушкин дом и закончить её дело.
Маша смотрит в зеркало над раковиной и видит в нем отраженье Наташи. Одно лицо наслаивается на другое. Проступают синяки, царапины, ссадины. Трескаются губы. Белки глаз покрываются красной сеточкой лопнувших капилляров. Маша видит кляксы червоточин, набухшие на её обнажённых плечах, на груди, под шеей. Что это такое?
— Потом ты меня отпустишь?
Какая ирония. Несколько часов назад Наташа была жертвой. А сейчас всё наоборот.
Потом у тебя всё будет хорошо, обещаю.
С обратной стороны двери в ванную комнату висит лист. На нём нарисован прямоугольник с точкой.
Маша знает, что делать. В снах всегда всё непонятное — понятно.
3.
Маша открыла глаза и поняла, что больше не спит. Но в этом «не сне» всё осталось таким же странным, как раньше.
Она стояла на заднем дворе какого-то дома. Холодный ветер проник под пижаму, оцарапал кожу. Гулко и зыбко затрясся сетчатый забор, сбрасывая снег Маше под ноги. На оледенелых ступеньках отпечатались следы чьей-то обуви.
— Что происходит?
Закономерный вопрос, но Маша каким-то непостижимым, чудовищным образом знала ответ. Потому что в её голове всё ещё сидели правильные знания.
Страх накрыл мгновенно, как порыв ледяного ветра.
— Что, блин, происходит?
Разве можно вот так запросто оказаться где-то в другом месте, дотронувшись до нарисованного прямоугольника на листе? Так не бывает. Совсем с ума сошла, подруга. И это закономерно, потому что нельзя просто так убить двух человек и не рехнуться.
Отраженье шепота с внутренней стороны черепной коробки.
Сложно объяснить. — это был Наташин голос. — Ты прошла через дверь и оказалась там, где нужно.
Маша вздрогнула. Ветер с надрывом взвыл, будто приветствовал объявившегося здесь человека. Страх подступил ещё сильнее, зажал в колючих объятиях. Точно, сдвинулась кукушкой. Наверняка лежит сейчас под одеялом, болтает сама с собой, расчёсывает пятнышки зуда, неожиданно высыпавшие по всему телу… Но почему это всё так реалистично? В волосах засели снежинки, ноги начинали неметь от холода, губы и щеки свело… Так не бывает в снах. Да и бреду, наверное, тоже.
— А если я не хочу всего этого? — спросила она, поёживаясь.
Боюсь, выбора нет.
— Понятно. Типа марионетка и все дела.
Наташа промолчала. Маша выбралась из снега на крыльцо, поднялась к двери, шагнула в тёмный коридор. Внутри было тепло, и от изменившейся температуры Машу затрясло, зубы клацали друг о дружку. Блин, ну не может же быть так всё реалистично.
— Я схожу с ума?
Уверяю тебя, что нет. Но это долгий разговор, мы к нему ещё вернёмся. Пока думай об этом, как о мистическом приключении. Читала когда-нибудь мистику? Ну, там, про призраков, ведьм.
— Ты призрак, а я ведьма? — усмехнулась Маша. Глаза постепенно привыкли к полумраку, она различила большой деревянный стол, несколько опрокинутых стульев, какие-то мешки, трехлитровые банки, стоящие на подоконнике. Окно оказалось зашито большой металлической пластиной.
Я призрак, верно. Что-то вроде того. А ведьма — это моя мама. По-хорошему, она не должна здесь находиться, но её заставляют. Я это поняла недавно. Без физического тела очень легко перемещаться так, как я делала это раньше.
— Я ничего не понимаю. — Маша поймала себя на мысли, что говорит шепотом. — От меня-то что нужно?
Я хочу осмотреть дом. С твоей помощью. Окружающий мир я вижу только так, как видишь ты. Но здесь, в темноте, я вижу больше. В больнице я заглядывала в головы других людей, смотрела их глазами на мир вокруг. Знаешь, что я там видела? Людей, которые уже умерли, но еще не… я не знаю, куда они потом деваются. В то время они еще были в больнице. Один человек сидел на койке возле себя самого, мертвого. Он был одет в полосатую пижаму, а на ногах тапочки. И он плакал.
— Призраки умеют плакать?
Я тоже могу заплакать. Только без слез, да и вообще, наверное, это будет воображаемый плач. Внутри твоей головы. Но ты же иногда тоже плачешь понарошку?
