Надо зажарить яйцо до черноты, пусть Тобик съест, не подавится. А потом Тобику голову с плеч, ага, как в сказке.
Череда прикосновений — воспоминания — этого уже не забыть.
Темный силуэт, от которого пахнет острым одеколоном. Кажется, руки влажные и холодные. Волосы растрепались. Жертвы видят его, но не видят лица. Только запахи, образы, домыслы.
Высокий, сутулый, страшный. Возникает из ниоткуда. У него нюх на ведьм. Да, точно. Он их вынюхивает, а потом убивает. Вернее, приводит к бабе Рябе. А она уже…
Божий одуванчик. Зачем убивала?
Надо ли оправдывать убийство?
Наташа вздохнула:
Это он!
Вздох, сопли по подбородку — вытереть! — ещё одна коробка на полке.
Девушка в ярком платьице, отлично убирала головную боль простым прикосновением. Нехороший человек пришел к ней в дом ночью, связал, перекинул через плечо, вынес на улицу и положил в багажник автомобиля. Девушку убили, а платье сняли уже с мертвого тела, принесли в подвал и швырнули в коробку. Конечно, чтобы забыть. Осколки лезвий брошены в банку. Глаза скормлены или сожжены до черноты и закопаны — где?
На заднем дворе.
Маша!
Обнаженное мертвое тело. Тёмные синяки на бедрах, на шее. Желтоватая кожа. Волосы, рассыпавшиеся по пыльной земле.
Всхлип. В голове будто не осталось ни одной родной мысли. Только воспоминания. Вязкие, как кисель и темные, как болото.
− Это и есть картинки, которые ты постоянно видишь? Жуткая мозаика, скажу тебе.
Она застыла с вытянутой рукой, едва не дотронулась до сгнившего наполовину кроссовка, по серой поверхности которого бешено мчался кругами паук, будто это был самый важный марафон в его жизни.
Остановись!
− Что?
Я говорю, не надо больше. Всё, я поняла!
− Ну, наконец-то. Я чуть с ума не сошла.
Навалилась тяжесть. Маша тяжело села на пол, вытянув ноги. Тут только сообразила, как сильно замерзла и устала. Изо рта шел пар. Хрипы из горла. Ужасно. И чесотка… Проклятая чесотка!
Боюсь, у нас будет долгая ночь
− Фраза, как будто из фильма.
Посмотри на потолок. Видишь?
Маша увидела. Зажатый проводом у пустого плафона висел белый лист с нарисованной дверью.
Закрой глаза
В тумане за закрытыми веками Наташа протянула руку. Маша представила, как берет её ладонь и тотчас ощутила теплоту пальцев.
− Как у тебя это получается?
Все дело в бабушкиных дверях, помнишь?
− Хороший ответ. Главное, всё сразу объясняет.
Первый шаг, второй, третий. Холод земли сменился шершавостью бетона, потом скрипом дощатого пола. Теплый воздух коснулся лица, в ноздри проникли уютные, домашние запахи, стремительно вытеснившие гниль, сырость подвала.
Наташа шла в темноте, перебирая ногами, словно под ними тоже был пол. Интересно, что она видела в этой темноте? В какой мир угодила?
Теплый воздух снова сменился прохладным. Под ногами Маша ощутила мягкую влажную ткань, будто половик.
Открывай глаза
Она стояла в коридоре, перед дверью на задний двор. За спиной ванная, кладовка, комнатка под лестницей. У двери блестели отражением света детские валенки.
Откуда-то из-за спины доносились голоса. В гостиной разговаривали женщины.
Тут не надо было сильно соображать, чтобы всё понять. Маша быстро надела валенки, накинула розовый пуховик — старый, с вылезающим сквозь швы пухом.
Пуховик был Маше велик раза в два — как раз, чтобы укрыть её от шеи до валенок. Маша закатала рукава, чувствуя себя внутри скафандра, и вышла на задний двор.
Морозный зимний ветер тотчас растрепал волосы и обжег щеки. Маша замерла на крыльце, оглядываясь.
За сетчатым забором справа высились заметенные сугробами теплицы. Слева темнел окнами кирпичный дом.
Нам к калитке
− Что мы тут делаем?
Нужно попасть к соседскому дому
Под валенками заскрипел снег — самый громкий звук, который существовал сейчас на заднем дворе. Пальто путалось складками в ногах.
Маша спустилась с крыльца, пересекла двор и подошла к калитке. Здесь тоже был приклеен рисунок. Старый знакомый рисунок. Маша ухмыльнулась:
− Дверь, да?
Третья деталь. Самая малость осталась
Маша взялась пальцами за покрытый льдом крючок. Попыталась открыть. Крючок не поддавался.
− Заело!
Подергала. С сетки осыпался снежок. Крючок не сдвинулся ни на сантиметр. Подергала сильнее, отчаяннее. Сетка задрожала с тихим лязгающим звуком.
− Блин, проще перелезть. — она представила, как лезет в валенках и пуховике через забор. Вот уж точно шею свернет.
А потом увидела с обратной стороны забора девушку.
У той были растрепанные рыжие волосы, бледная — слишком бледная! — кожа, покрытая то тут, то там кляксами темных веснушек, синяки на шее и на бедрах. Девушка была полностью обнажена. Маленькие груди с торчащими в разные стороны сосками. Выпирающие ребра, впалый живот, треугольник волос внизу. Но самое главное — грубый рваный шрам вдоль шеи, от уха до уха.
Крик едва не выскользнул из горла — Маша стремительно зажала рот руками, чувствуя, как заболели зубы. Ноги словно вмерзли в землю.
− Охренеть!
В голове прозвучало:
Главное — не бойся!
− Я же видела её, только что… в воспоминаниях.
Обнаженная девушка протянула руку к крючку на калитке и
(ее задушили на диване в гостиной — нехороший человек навалился сверху и долго сжимал пальцы на шее, погружая их глубже и глубже)
и легонько откинула его в сторону. Крючок отлетел в снег вместе с держащим его крепежом. Звякнули вырванные шурупы. Калитка распахнулась от порыва ветра, и девушка исчезла, будто рассыпалась на снежинки. Как и положено, в общем-то, призракам.
Маша убрала руки ото рта, огляделась. От страха подкашивались ноги и дрожали коленки.
− Что это было? Она… она…
Одна из убитых в бабушкином доме, — подсказала Наташа. — Их много здесь. Убитые и закопанные. Целое кладбище.
− Кладбище ведьм?
Именно. Пойдем, и ничего не бойся. Они не причинят вреда
Маша нерешительно потопталась у распахнутой калитки:
− Откуда ты это знаешь? Твоя бабушка втыкала этим людям ножницы в глаза.
