— Прости, Дороти.
Через мгновение он отступил. Лион вышел из-за дерева и кивнул Тину. Её глаза распахнулись, когда она увидела блеск металла — топор, которым замахнулся Тин. Её ноги вросли в землю, она не могла пошевелиться, когда лезвие ударило в шею, заливая алой кровью серебро сада.
Дороти проснулась от ужасного крика в своей голове. Даже там, во сне, он бил и оглушал её. Она не могла заставить себя открыть рот. Не могла пошевелиться.
Через какое-то время, она с трудом приоткрыла веки, ей потребовалось время, чтобы привыкнуть к свету. Всё, на что хватало сил, так это смотреть на голубое небо, как движутся облака и верхушки деревьев. Лион. Ублюдок.
Как он мог сделать такое? Почему? Она не должна была быть такой глупой. Но она знала его раньше и доверяла ему.
— Я вижу, что ты уже проснулась, — прогремел рядом голос Лиона, но она не видела его лица. — Вижу, как у тебя дрожат веки, — он повернул её, и золотистые глаза встретились с ней. — Я делаю это не потому, что ты мне не нравишься, Дороти. Но я забочусь не о тебе. Больше нет. С тех пор, как ты ушла, я забочусь о Ленгвидер. Твоя голова будет хорошо смотреться на её плечах. Пока мы не добрались, я буду рассказывать тебе истории, как и ты мне когда-то, чтобы успокоить.
Дороти снова попыталась закричать, но не издала ни звука.
Истории, которые ей рассказывал Лион, не были сказками братьев Гримм, которые она рассказывала ему когда-то, это были жуткие истории, которые вызывали тошноту.
— Я начал собирать головы для Ленгвидер, много лет назад. Впервые она испытала меня в своём доме, мне нужно было обезглавить женщину, связанную в соседней комнате. Я выполнил задание и знаешь что? Это было приятно, даже больше чем приятно.
Особенно, когда она трахнула меня после этого. Знаешь, это стало для нас ритуалом. Я убиваю женщину — она даёт трахнуть себя.
Лион не останавливался. Он рассказывал о своих жертвах, о том, как убивал и приносил головы Ленгвидер, и как между их телами стекала кровь убитых женщин, когда они сношались, как животные. Никогда в жизни Дороти не хотелось, чтобы ей отрезали уши и удалили барабанные перепонки, как в этот момент.
Она не хотела слышать о сексуальных играх и о том, как жертвы молили о пощаде. Некоторых женщин он оставлял связанными на несколько дней, других — недель, а некоторых отпускал, чтобы поиграть с ними в кошки-мышки.
Пока Лион продолжал свои мерзкие рассказы, Дороти думала о том, почему волшебный фрукт не подействовал на неё так, как должен был. У неё должны быть галлюцинации, и это было бы куда лучше, чем слушать Лиона. Но она не чувствовала кайфа, только онемение во всем теле.
Что-то забурлило в ней. Что-то знакомое. Но этого не могло быть. Это было похоже на ощущение той силы, которой она обладала, когда носила серебряные туфельки. Только сейчас она была не в них. Импульс все нарастал, питая, словно магия бурлила в ней. Наверное, это галлюцинации.
Восторг приближался, и она боялась, что пути назад уже не будет. Она станет наркоманкой, как тот человек, который напал на неё, или станет сумасшедшей, как Оз. Ничего не останется кроме желания получить фрукт, который чернит зубы и сводит с ума. Она никогда не сможет ясно мыслить, как безумный шляпник из её детской книжки.
В какой-то момент Дороти поддалась галлюцинации и притворилась, что на ней есть серебряные туфельки. Она закрыла глаза и представила их серебряный с синим отливом блеск, когда они сверкали на её ножках.
Тело Дороти замерло.
Лион остановился, глядя на неё, его голос казался таким далёким.
— Какого черта?
Дороти все больше и больше гипнотизировал серебряный блеск, пока не стал настолько ослепляющим, что взорвался в ней, словно магия выплеснулась наружу. Лиона отбросило назад, а Дороти рухнула на спину. Боль сковала тело.
Из её горла вырвался крик, разнесшийся по лесу и дороге из жёлтого кирпича.
Лион присел на корточки, а затем медленно встал, в ужасе смотря, как вокруг Дороти серебрится яркое сияние.
— Локаста не лгала, она говорила правду о тебе, — и вместо того, чтобы броситься на неё с мечом, он как трус сбежал.
Глаза Дороти затрепетали, рука потянулась за мачете, тело кололо, как от тысячи игл. Острая боль пронзила кончики ушей, она дотронулась до них и ахнула. Они стали заостренными, как у эльфов. Дрожащими руками Дороти ощупала свое лицо, которое стало также заостренным.
Что происходит?
Широко распахнув глаза, Дороти огляделась по сторонам, желая сбежать. Только куда? В какой части Юга она была? По крайней мере, она знала, что Лион был не с Пугало и Глиндой заодно. Лион был с Ленгвидер. Она не хотела возвращаться к Тину, потому что он вёл её к суке, которая убивала ради собственной прихоти. И она также не знала, какой дорогой идти, чтобы найти Глинду.
Недалеко она заметила домики, цвета лимонов и апельсинов, покрытые соломенными крышами. Она поспешила к ним, вдоль зелёного забора, окружающего дома.
Когда девушка прошла через ворота поселения, она обратила внимание на множество холмиков на земле. Дороти замедлила шаг. Это были могилы, заросшие травой и мелкими белыми цветами. На надгробиях были высечены только женские имена. Ни одного мужского. На Дороти накатил озноб. Некоторые могилы выглядели свежими. Развернувшись, Дороти подошла к первой попавшейся двери и постучала.
— Тебе нельзя вот так просто находиться на улице, — донёсся мужской голос со стороны двери соседнего дома. Дороти пошла на голос, пока в одной из двери не обнаружила сатира. Макушка его головы доходила ей до груди, у него были рога, хвост и козлиная борода, а глаза похожи на ярко-фиолетовые ирисы.
— Мне нужна помощь, — сказала Дороти, стараясь не выдать своего отчаяния и не выглядеть безумной.
Сатир махнул рукой, приглашая её в дом. Дороти застыла на месте.
— Я не причиню тебе вреда, — вздохнул он. — Тебе небезопасно находиться на улице. Для мужчин — да, для таких, как ты, женщин — нет.
— Что со мной не так? — Дороти все же решила войти в дом, потому, так как Лион мог вернуться и искать её.
— С тобой всё в порядке, просто Ленгвидер предпочитает эльфов с красивыми лицами. Я уверен, что ты видела надгробные плиты, все они потеряли головы.
Эта Ленгвидер представлялась Дороти, эдаким всадником без головы из Сонной Лощины, с одной лишь разницей, она предпочитал носить чужие головы. Дороти содрогнулась.
Войдя в дом сатира, она очутилась в скромной гостиной с деревянным кухонным столом и двумя стульями. На столике в углу стояли две пустые вазы. Дороти опустилась на один из стульев, а он сел на другой.
Глаза Дороти встретились с ярко-фиолетовым глазами сатира. Суть его последних слов, сказанных на улице, только сейчас дошел до неё.
— Вы сказали, что Ленгвидер нужны красивые эльфы, но я человек.
