Она бы и пошла. Да хоть на биржу искать работу. Хотя на биржу ей почему-то было стыдно идти, будто на панель. Все-таки всякие комплексы в нас сидят крепко, их так просто не выдернешь; засело где-то в подсознании, что биржа труда — это уж совсем крайний вариант, для неудачников. Пришлось Саше провести с собой психологический тренинг на тему, что каждый труд почетен и стыдно только деньги воровать, а честно работать — не стыдно.
Саша пришла на биржу труда, заняла очередь. В очереди, благо та была большая, как в советские времена за колбасой, Саша задумалась о специфике социальных учреждений, всяких там паспортных столов, жилконтор и поликлиник. К примеру, она давно заметила, что в этих учреждениях становишься каким-то пришибленным, ростом ниже, голосом тише, и спина не такая прямая, как в обычной жизни, вне этих стен. А может, это в нее совковые пережитки так глубоко въелись? Но только она ничего не может с собой поделать — в каком-нибудь паспортном столе заранее ждет подвоха от всегда мрачной и озабоченной паспортистки; а если видит милиционера, то подсознательно чувствует себя виноватой, поскольку знает: ее есть за что прижучить, и статья для этого найдется. Это что-то на генетическом уровне? И так происходит у всех или только у нее? Впрочем, судя по выражению лиц людей из очереди, такие переживания свойственны не только ей.
Похоже, очередь на бирже труда — особый вид очереди. Вот, например, летом в парке ЦПКиО стоит очередь за билетами в кассу. Там все по-другому, стоят другие люди с иными лицами, а тут люди какие-то потрепанные, и лица у них безрадостные.
Женщина-инспектор, к которой Саша попала на прием, тоже была безрадостная. Она взглянула на Александру хмуро, даже подозрительно. У Саши сложилось ощущение, что инспектор изначально настроена негативно, словно считает, что Саша хочет ее обмануть и стащить у государства, а возможно, и у нее лично деньги на пропитание. И вот она тут сидит заслоном таким лживым расчетливым тварям, как Александра Семенова, и изо всех сил бдит.
Может, конечно, государство ей и будет за это благодарно, а Саша — нет. Саше, если честно, стало обидно, потому что лично она придерживалась в жизни принципа, что пока о человеке не стало известно что-нибудь плохое, надо думать о нем хорошо.
Логично и по совести. Разве не так, гражданка инспектор?
Но Саша промолчала; у нее свои жизненные принципы, а на бирже труда — свои, и не фиг соваться в чужую биржу со своим уставом!
Инспектор ознакомилась с трудовой книжкой А. Семеновой и, не смягчив выражения лица, объявила, что реалии времени требуют от нас быть готовым к любым переменам. Саша уточнила: каким именно? Суровая инспектор пояснила, что Саше скорее всего придется переменить профессию, сходить на какие-нибудь курсы, перепрофилироваться… И добавила, увидев ее вытянувшееся лицо, что это нормально, и уж совсем в порядке вещей не ждать вакансий по специальности, а идти туда, где есть потребность в работниках. Вот, например, всегда требуются дворники, уборщицы…
Саша опешила — разве необходимо человеку с высшим образованием идти в уборщицы? Инспектор посмотрела на нее насмешливо: дескать, глупый «белый воротничок», я вас таких тут, знаешь, сколько насмотрелась?! Жизнь припечет, пойдешь работать кем угодно! Понятно, не любят инспектора таких бывших шоколадных зайцев, как А. Семенова.
Саше начислили пособие. Интересно, на это можно жить, или на них проводят эксперимент по выживаемости? В результате Саша пришла все к тому же жизнеутверждающему выводу, что надеяться можно лишь на себя. Как всегда, для России — это самый выигрышный вариант.
«Работу буду искать сама».
Саша никак не могла покинуть свою зону сумерек. Более того, у нее сложилось впечатление, что сумерки сгустились. Жизнь никак не хотела налаживаться, подсовывала ощущение цугцванга, как в шахматах, когда ни один ход ни к чему не приводит. Ты вроде что-то делаешь, пытаешься вырулить с обочины, а ничего не получается, и растерянность становится обычным состоянием.
Она пыталась понять, что напоминает ей собственное нынешнее положение, и ее озарило — себя на приеме у стоматолога. Да, именно, сейчас у нее такое же ощущение растерянности, страха, уязвимости. У стоматолога ведь очень неприятно и некомфортно, в стоматологическом плену даже взрослые люди чувствуют себя беспомощно. Сидишь в кресле, противная и жалкая, партизанами себя уговариваешь, а тебе медсестричка держит слюноотсос, и ты вдруг видишь себя со стороны и удивляешься: неужели эта идиотка — ты?
Надо же, дожить до тридцати лет, уважать себя, может, и не без оснований, и вдруг нате, пожалуйста, захлебываешься слюной и подобострастно смотришь на тетеньку — только не бей и не рви коренных!
Развивая врачебную тематику… Стоматолог — это еще ладно, как-нибудь можно поднапрячься и перетерпеть, главное — не докатиться до состояния, когда будешь чувствовать себя, как в кресле у гинеколога.
Глава 3
Позвонила Аня и предложила работу — няней к шестилетнему мальчику, который очень необычный, потому что живет на Рублево-Успенском шоссе.
— Александра, соглашайся! Семья богатая. Мальчик — хороший, умный, послушный, к тому же шесть лет — идеальный возраст!
— Ань, так я этим никогда не занималась, и вообще с детьми не очень…
— Хоть попробуй! А вдруг? Тем более деньги приличные.
Да, деньги приличные. Может, и впрямь попробовать?
На всякий случай Саша уточнила у Ани, точно ли никого не подведет, если вдруг поймет через три дня, что не ее занятие, и откажется.
— Аня, я теперь про себя вообще ничего не знаю. Неожиданно, по ходу дела выяснила, что характер у меня гнусный, неуживчивый. Помнишь, была такая бородатая комедия про девушку, которая ни на какой работе не задерживалась по причине того, что брала в голову за всех, ну и заодно из-за скверного характера? Это моя история! На последнем месте работы я проработала, смешно сказать, десять дней!
Аня рассмеялась:
— Да брось, Александра, знала бы ты, сколько я работ сменила! Не понравится — уйдешь!
Ну да… Не понравится — уйдет. В конце концов, крепостное право у нас отменили еще в 1861 году.
На следующий день Саша поехала — гы-ы-ы-ы — на Рублевку.
Глядя на отчий дом подопечного мальчика, она вспомнила анекдот про нового русского, который, оказавшись в Эрмитаже, зевнул от скуки: «Бедненько… Но чисто!»
Дворец в три этажа нескромного обаяния буржуазии и роскоши.
Хозяин дома, папашка мальчика, если представить его, например, альпинистом в социальном и денежном смысле, точно уже взобрался если не на Джомолунгму, то на какой-нибудь хороший Эльбрус и завис на вершине, растерянно озираясь, потому как не знает, чего ему еще в этой жизни хотеть; а спросить то не у кого — люди остались далеко внизу.
Крепенький темноглазый мальчишка оглядел Сашу оценивающе:
— А ты ничего! Блондинка, и сиськи большие, как мне нравится!
