— А почему бы и нет?
Саша отправилась в Кострому, и ей там понравилось.
Этим летом Арсений уехал на Гоа. Звонил оттуда, приглашал приехать, но у Саши не получилось. Она сдавала сложный проект, и вырваться не было никакой возможности. А потом настала осень, и вскоре все ухнуло в тартарары, в смысле, всех догнало кризисом. Отъездились. Сидите теперь.
Сейчас, когда она вспоминает их с Сеней путешествия и приключения, ей кажется, что это было в другой жизни.
…Самый депрессивный город на свете встретил, как и положено, серым свинцом неба в висок, ядом невской водички в кровь, штормовым ветром, который сносил остатки кровли с Сашиной прохудившейся крыши. Вот куда надо ехать стреляться, вешаться, сводить счеты с жизнью каким-нибудь иным способом, вплоть до самого экзотического. Определенно, в этом городе доступны два варианта: похоронить свою тоску и выздороветь или похоронить себя.
Арсений стал склонять Сашу к первому варианту сразу, как только встретил ее в аэропорту.
Друг на фоне осеннего Петербурга смотрелся экстравагантно. Он и так от природы был смуглый, а в Индии загорел просто до неприличия, к тому же оделся Сеня в пику унылым серо-коричневым тонам, преобладающим в одежде петербуржцев, в яркие жизнерадостные цвета, с преобладанием оранжевого. Арсений вообще придерживается теории, что в каждый день недели нужно носить одежду определенного цвета. В этом имелся какой-то особенный смысл, непонятный для Саши и очевидный для Арсения. Кроме того, он считал, что так проще помнить дни недели.
Двухметровый, смугло-шоколадный, с ярким оранжевым шарфом вокруг шеи, Арсений подействовал на Сашу, словно нашатырный спирт. Ее будто вернули из глубокого обморока, и ей даже захотелось восстать «из глубокой печали».
В Петербурге Арсений остановился у друга-художника. Большая квартира на канале Грибоедова поражала запущенностью, чугунной ванной времен царя Гороха, стоявшей прямо посреди кухни, и восхитительным, усиленно-депрессивным видом из окон.
Сеня отпаивал Сашу имбирным чаем и рассказывал о своих приключениях.
Оказывается, он вернулся с Гоа, где пробыл пару месяцев, несколько дней назад, а в Петербург приехал, чтобы попрощаться с другом. Саша встревожилась:
— Почему попрощаться?
Сеня улыбнулся:
— Саня, можешь меня поздравить: я нашел место на земле, где мне хорошо и спокойно, где я понимаю, что спешить больше никуда не надо, потому что благодать здесь и сейчас, с тобой или перед тобой. Короче, мне так понравилось на Гоа, что я туда уезжаю. Насовсем.
— Сень, ты что? — тревожно воскликнула она.
Ничего себе, единственный друг и тот собирается свалить на другой конец земного шара, а ее оставить! Саша растерянно, сознавая очевидную глупость вопроса, спросила:
— А что же делать мне?
— Идти своим путем, — важно изрек Арсений, и Саше захотелось его убить.
Только она стала думать, что жизнь налаживается и друг спасет друга, как выяснилось, что он уезжает за благодатью, причем навсегда.
Но если человеку хорошо, и он светится от счастья, и весь такой шоколадно-радостный, не будет же она просить его переменить решение отказаться от счастья? Она, конечно, эгоистка, но не до такой степени.
— Когда уезжаешь?
— Послезавтра в Москву. Если хочешь, вернемся вместе, а потом я уеду. А теперь давай рассказывай, как ты, Саня. Что у тебя случилось?
Ее унылое повествование свелось к нытью и жалобе на полный жизненный кризис во всех смыслах. Честно выслушав ее стенания, Сеня высказал свое мнение, отличное от мнения Саши и большинства российских граждан.
— Фигня это все, Саня!
Она позволила себе усомниться:
— Так уж и фигня?
— Конечно! Кризис — это такая заморочка для всех, но в хорошем смысле! — серьезно заверил Сеня. — Оно даже к лучшему, что так случилось. Некоторым на пользу пойдет.
— На меня намекаешь?
— Нет. На девяносто девять процентов человечества.
— А ты, значит, удачно попал в тот самый один процент, которому кризис до лампочки?
— Именно.
Она выдохнула с искренним восхищением:
— Здорово! Ты, Сеня, наверное, уже просветленный. А мне до этого состояния еще переть и переть, жизни не хватит.
Он подлил ей имбирного чая:
— Дойдешь, куда ты денешься! Главное, в пути делать остановки, чтобы отдохнуть, посидеть на холме и перевести стрелки.
Вечером они пошли гулять по самому депрессивному городу. Сеня хихикал и говорил, что после солнца, моря и ашрамов Индии свинцовый Петербург выглядит, как сон или литература, одним словом, нечто выдуманное, не имеющее к реальности никакого отношения. На Фонтанке он снял свой великолепный оранжевый шарф и завязал Саше глаза.
— Сейчас, Саня, будет чудо!
Он куда-то вел ее, держа за руку. Наконец они пришли. Сеня снял шарф.
— Это Новый год, Саня! И детство!
Оказалось, что пришли они в знаменитый питерский клуб, где всегда встречают Новый год — каждую ночь.
В клубе было клево и по-настоящему весело. Они действительно встречали Новый год, и он был настоящим, как и елочные игрушки, которые оказались не фальшивыми и радовали глаз. И Снегурка была не фальшивая, и Дед Мороз, и множество пьяных, абсолютно счастливых людей, которых вдруг — вот роскошный подарок! — на время вернули в детство. Саша с Сеней напились, надели заячьи уши и скакали под елкой, как подорванные. И было им хорошо.
Потом они взяли такси и долго катались по улицам. В машине они на пару пели про мишек. Вообще этой песне Сашу научил именно Сеня, открыл для нее эту песню, можно сказать, подарил. Таксист, хмурый бородатый дядька, даже расчувствовался и сказал, что поют они здорово, с душой и надрывом, хотя почему они постоянно поздравляют друг друга с Новым годом, он не понял.
Устав петь, желать счастливого Нового года и изображать бой кремлевских курантов, Саша и Сеня затихли. Пьяная, совершенно ошалевшая от счастья Саша смотрела на проносящиеся за окнами картинки города, пока не заснула.
Утро, когда они поехали в аэропорт, было хмурым и серым. Сашин лифт неуклонно ехал вниз. Она даже пожаловалась Сене на то, что в последнее время совершенно разбалансирована.
