И правда, во время его проповеди нередко слезы дрожали на глазах и у проповедника, и у слушателей.
– Ведь вот как иногда бывает, – говорил он, бьешься, бьешься, ничего не получается, думаешь уж совсем в этот раз не говорить. А подходит время, и вдруг явится мысль, как ударит, да и не только когда не о чем говорить. Случается, и была подготовлена тема, – ее оставишь, а говоришь о том, что в последнюю минуту на ум пришло. И такие проповеди бывают самые удачные.
– Хорошо вам! – позавидует кто-нибудь из молодых. – Вы привыкли говорить, не волнуетесь.
– Нет, я всегда волнуюсь, выходя, – ответил отец Сергий. – Приложишься к престолу, повернешься лицом к народу, а на тебя столько глаз смотрит… Хоть беги!.. Как тут не волноваться! Нужно только себя в руках держать, чтобы все слова не растерять, а то ведь с некоторыми и так случается.
Глава 16
Левый карман
– Дети, сейчас мне дали два рубля, отдать кому-нибудь нуждающимся. Я кладу их в левый карман вот этого подрясника, на вешалке. Имейте в виду – это не наши деньги.
В городе даже в таком сугубо личном деле, как помощь ближнему, не всегда можно обойтись без посредника. В селе это делалось проще. Все знали друг друга и дружески помогали. Казалось вполне естественным отнести кринку молока, пару арбузов, блюдо ягод или яблок «ребятишкам», в семью, где пала корова или не уродила бахча. В другой раз, может быть, и самим так придется. Наоборот, казалась дикой мысль, что за молоко можно взять деньги. Когда после рождения Кости у Евгении Викторовны пропало молоко, а корова перестала доиться, отец Сергий все село обошел, подыскивая постоянную молочницу. Никто не соглашался продавать. «Так приходи бери, а продавать… я уж что-то и не знаю…» Пришлось завести козу.
Принять помощь от односельчан было не обидно. Вдова или калека, видевшие, что им не обойтись своими средствами, прикрепляли к стене дома ящичек для тайной милостыни; другие посылали детей, а то и сами шли «кусочики собирать». В первый раз это, конечно, было нелегко, но никого не удивляло – не голодным же сидеть. Нищие имели при себе мешки для хлеба, для муки. Профессионалы «странние» (так называли тех, которые много лет жили в селе, но пришли откуда-то со стороны) брали только муку.
Попадая в разные концы села, разговаривая с людьми, знавшими друг о друге всю подноготную, отец Сергий быстро узнавал, кто сейчас особенно нуждается. Возвратившись домой, он наказывал кухарке: «Если без меня придет вдова такая-то, насыпь ей пудовку (или две) муки». И кухарка насыпала «мерой доброй и утрясенной».
Иногда Соня спохватывалась, что исчезло какое-нибудь любимое платьице, из которого она почти еще не выросла. На ее вопрос мать отвечала: «Я его отдала». Конечно, это касалось только любимых вещей, остальные, как и рубашечки мальчиков, исчезали незаметно. Разве только после ночного пожара в селе, когда люди выскочили в чем были, дети замечали, как мама перерывала сундук и комод, собирая, что можно отдать.
Было в селе несколько бедняков – безродных вдов и калек, постоянно живущих тем, что им принесут. Перед Рождеством и Пасхой матушка на лошади объезжала их, отвозила денег, кусок мяса фунта в два-три, еще чего-нибудь на разговенье.
В голодном 1921 году, когда в селе не было семьи, где бы ели чистый хлеб, или хотя и подмешанный, но досыта, все-таки и в этом сплошном горе можно было выделить самых горьких. Однажды отец Сергий пришел домой с выражением муки и страдания, которое не изгладилось с его лица, пока он шел от школы.
– Вы бы посмотрели, что ребята Сергея Пахомовича едят, – сказал он. – Вынула его жена хлеб из печки, а он разваливается, как навоз, и пахнет навозом! – И сейчас же отнес учителю сколько-то пшеничной муки, хотя и сами пекли хлеб пополам с перемолотым подсолнечным стеблем.
Там все было просто и ясно. А в городе некоторые и хотели бы помочь нуждающимся – отметить память дорогих покойников, выполнить данное в тяжелую минуту обещание или просто удовлетворить сердечную потребность сделать кому-то что-то хорошее, так не все находили, кому дать. Нищие, стоящие около церквей, не в счет; они питаются благодаря копеечкам, которые им подают почти мимоходом. В серьезных случаях хотелось найти других, таких, которые не протянут руку на паперти, хотя нуждаются даже сильнее, чем эти нищие. В таких случаях часто прибегали к помощи батюшек – они больше имеют дела с народом, с ними настигнутые неожиданной нуждой откровеннее и принять от них легче – они только посредники. Вот и совали отцу Сергию кто рубль, кто два, а он откладывал эти деньги в левый, неприкосновенный карман и время от времени говорил: «Ну-ка, достаньте там из левого кармана, сегодня мне про такую нужду рассказали…»
Он не ограничивался только тем, что давали ему на подобные расходы другие. Туда попадала и часть того, что он больше обычного получал в церкви; иногда ему совали деньги на личные расходы, или случалось какое-то другое неожиданное поступление. В таких случаях он вносил предложение: «Это нам Бог дал, может быть, отложим из них в левый карман?» Возражений, разумеется, не было, и постепенно подобные отчисления вошли в правило. Получил и специальное значение термин «левый карман».
В поисках посредников между собой и нуждающимися люди обращались не только к духовенству. В городе была хорошо известна старушка Анастасия Ивановна, нищенка. Несколько лет назад обратили внимание, что из собранной милостыни Ивановна оставляла себе только самую малость, а остальное раздавала другим нищим или бедным многосемейным женщинам. Ей стали подавать больше, а она относила остатки в больницу или в тюрьму; в тюрьме ее помощь оказалась нужнее. Теперь уже люди специально стали приносить ей кто что мог для этой цели. Дошло до того, что перед Пасхой, Рождеством и другими большими праздниками ей давали лошадь, и она везла передачи на лошади. Теперь она уже не стояла с нищими, все нужное приносили ей на дом, а ее клиентами постепенно оказалось почти исключительно духовенство. Кстати, когда на Пасху 1925 года отец Сергий после освобождения зашел в собор, именно она подала ему булочку. А на следующий год, во время обсуждения кандидатуры на священническое место в соборе, она так охарактеризовала его: «Худой, строгий, подрясник из мешковины» – и этим завоевала ему симпатии многих.
За последние годы Ивановна постарела, ослабела и уже не могла сама таскать тяжелые сумки, стала поручать это другим, но в ее избушку, как в штаб или перевалочную базу, по-прежнему стекались приношения.
С переводом тюрьмы ближе к городу, в женский монастырь, передачами занялись монахини. Некоторые передавали от случая к случаю, пока их не переселили, а одна, мать Агапия, сделала это своим основным занятием. Эта высокая худощавая старуха оказалась юркой и находчивой. Живя на монастырском дворе, она изучила порядки, заведенные у новых соседей: когда выводят на прогулку, когда на работу, через какой двор, куда. Узнала, кто из охранников разрешает поговорить с заключенным, а при каком можно только заранее спрятать узелок с передачей между грядками на плантации, а потом, «нечаянно» столкнувшись на дороге, шепнуть, чтобы искали.
