Конечно, Костю не удовлетворяло одно чтение и конспектирование, ему хотелось и поделиться своими новыми сведениями, а поговорить было не с кем. Отец Сергий, с глубоким удовлетворением следивший за тем, как взрослел и развивался его сын, когда только возможно, вел с ним разговоры, как равный с равным. Но свободного времени было мало, а тем для разговора много, и из них философия была далеко не самой главной. Соня и Миша слушали брата постольку, поскольку невозможно было жить рядом с Костей и оставаться равнодушными к его увлечениям, но, занятые каждый своим, не стремились углубляться в дебри философии. Поэтому Николай Романов был для Кости настоящей находкой. Он не мечтал о чести понимать то, о чем рассуждал его товарищ; он только с упоением слушал странные, звучные слова: «трансцендентный», «имманентный», «категорический императив», – и не менее звучные имена: Лейбниц, Фейербах, Шопенгауэр – такие слова и не выговоришь сразу. Вот фамилия Кант – другое дело; она произносится легко, да и Костя говорит о Канте больше, чем об остальных. Скоро Николай и Костю начал звать Кантом.
– Нагрешник этот Николай Романов, – рассказывал как-то Костя с обычным своим коротким, словно смущенным, смешком. – Влетел в большую перемену в школу, несется по коридору и орет: «Кант! Где Кант?» Я уж от него в физкабинете между шкафами спрятался. Недоставало того, чтобы меня в школе Кантом прозвали!
В школьном самоуправлении Костя занимал должность заместителя председателя санитарно-хозяйственной комиссии, сокращенно «зампредсанхозком». Ребята оценивали всю соль такого «сокращения» и со вкусом развивали его всякими дополнениями. В конце концов его титул принял форму:
«зампредсанхозкомгосспиртшвеймашинанарпитупромкомбинат». Ну, да такое словечко часто говорить не будут, прозвищем оно не станет.
Одной из обязанностей зампреда с таким громким продолжением было следить, чтобы никто не оставался в школе в головном уборе. Костя только добродушно посмеивался, когда кто-нибудь из младших школьников, завидев его в коридоре, с преувеличенной поспешностью и деланым испугом стаскивал с головы шапку. Все это было в порядке вещей, но Кантом в школе он не хотел быть, и так поговорил с Николаем о его выходке, что даже тот понял – всему есть предел.
Между тем сам Костя любил пошутить и легко подмечал смешное. Да и в семье у них, несмотря ни на что, всегда было весело и оживленно. Дух бодрости отца Сергия передавался всем, и, по-видимому, именно это влекло в маленький батюшкин домик не только Николая, но и более серьезных людей – Михаила Васильевича, отца Александра, даже сначала державшегося в отдалении Димитрия Васильевича.
Чавкала в худых сапогах знаменитая пугачевская грязь, годами носились сшитые бойкими самоучками уродливые пальто и пиджаки, зимой сидели, закутавшись во все что-нибудь теплое и время от времени растирая мерзнувшие руки, а все, начиная с отца Сергия и Юлии Гурьевны и до Наташи, с живейшим интересом встречали нового посетителя, слушали рассказы и о школьных делах, и о приходских или государственных новостях. Серьезный разговор вдруг прерывался шуткой, раздавался смех, и опять все молчали и слушали.
Костя был лучшим рассказчиком в семье. Он не только подмечал ускользающие от других интересные или смешные детали, но и умел передать их. Соня не раз пыталась при новых слушателях повторить чуть не слово в слово его рассказы, и – никакого эффекта. А стоило ему вмешаться и начать рассказывать с обычным серьезным видом и только слегка вздрагивающими уголками губ – и на лицах слушателей появлялась заинтересованность и веселые улыбки.
Разговор кончен. Романов рассматривает поданный ему Костей том исследований профессора Юнгерова о Книге пророка Михея. Материал подан сухо, даже Костя не смог одолеть его, но он дорожит книгой только ради надписи на заглавном листе: «Дорогому Евгению Егоровичу от автора».
– Значит, в вашем роду авторы были? – с почтением спрашивает Николай.
Проникшись уважением к «учености» новых знакомых, Николай усиленно старался поддержать и свой авторитет в их обществе. Однажды, влетев, по обыкновению, как сумасшедший, он с ходу начал рассказывать, что его укусила пчела. «Шишка в два диаметра вскочила», – вдохновенно повествовал он, а когда Соня не выдержала и расхохоталась, поправился: «Я же шучу! Разве я не знаю, что диаметр – это больше метра!»
В другой раз он сообщил, что всерьез занялся самообразованием, начал читать словарь иностранных слов.
– И до чего же ты дошел? – поинтересовался отец Сергий.
Роковая судьба Николая подсунула ему на язык одно из любимых Костиных словечек, и он выпалил пред охнувшей от восторга аудиторией: «До абсурда».
Романов работал рассыльным в прокуратуре и гордился этим почти столько же, сколько своей фамилией. Отец Сергий иногда добродушно подшучивал над ним. «Подумать только, в прокуратуре работает! Не важно кем, а важно, что в прокуратуре. Это тебе не баран чихнул! Уж ты, Коля, в случае если нас туда потащат, помоги по-дружески!»
Николай внимательно всматривался в батюшку, стараясь понять, в чем тут шутка, на всякий случай обещал солидно: «Помогу».
Какая горькая правда крылась в этой шутке! Впоследствии каждому члену семьи в отдельности и всем вместе не раз приходилось убеждаться, как много может значить доброе или недоброе расположение такого вот маленького человека.
Наташа приходила из школы с целым ворохом новостей, которые спешила выложить за обедом. Иногда к ней приходили подруги заниматься вместе, и тоже не только занимались, но и болтали о школьных делах.
Отец Сергий присматривался к девочкам, внимательно слушал рассказы дочери, а потом говорил иногда всего только несколько слов, но таких, которые заставляли Наташу посмотреть на все другими глазами. Она вдруг понимала, что они (Наташа и подруги) были неправы, возмущаясь нетоварищеским поступком одной из подруг; что выходки озорника Голова не смешны, а возмутительны; отчасти она понимала и главное – что отец всегда около нее, на страже. Он наблюдал и за ней, и за всем новым, что появлялось в мальчиках, только там нужны были другие методы, другой, более тонкий подход, особенно к Мише, у которого все было в брожении.
Миша по школе был старше Наташи на класс, а по годам на пять лет. Держался он солидно, но с той настороженной самостоятельностью, которая бывает у вчерашних подростков, считающих себя взрослыми, но еще не уверенных, что настоящие взрослые примут их всерьез. Отец Сергий старался не задевать этого больного места; он, например, никогда не проверял уроков ни у него, ни у Кости. Впрочем, он действительно надеялся на них.
Наташа тоже становилась все самостоятельнее, хотя ни она, ни Соня еще не забыли о своих отношениях учительницы и ученицы, и Соня продолжала следить за ее занятиями по русскому языку. Грамотность в школе сильно хромала, и учительнице русского языка было не до того, чтобы вырабатывать еще и слог учеников. Наташа была грамотнее других, значит, не требовала особого внимания учительницы, и Соня боялась, как бы она не опустилась до общего уровня. Поэтому она просматривала письменные работы Наташи, но не до проверки их учительницей, а после, чтобы ее замечания не оказались подсказкой. Наташа еще продолжала считаться со старшей сестрой и обращалась к ней за разрешением своих недоумений.
