– Посмотри, Сонинька! – смущенно попросила она как-то. Само полузабытое слово «Сонинька», которым она несколько лет назад называла сестру, желая приласкаться, показывало, что девочка растерялась.
– Вот, посмотри, по-моему, я написала правильно: «Здравствуй, солнце, до утра веселое!» А Ольга Ивановна зачеркнула и написала: «Да утро». Я не понимаю.
– А как ты понимаешь все предложение?
– Ну, что солнце всегда веселое, с вечера до утра.
– Девочка, как оно может быть веселым с вечера до утра? Ведь его в это время не видно. Это надо понимать так: солнце и утро.
– А, ну теперь понятно, – с удовлетворением ответила сестренка. – Значит, я правда ошиблась.
Как-то ее класс писал сочинение на вольную тему. Наташа написала о наводнении 1926 года. Ольга Ивановна похвалила ее, сказала, что написала интересно, но исправила одно слово: вместо «долевой» пароход написала «дольний». Наташа опять сунулась к Соне.
– Что же поделаешь, это специальное волжское слово, а она не волжанка, – вместе решили сестры.
Было еще сочинение «Самый печальный случай в моей жизни». Наташа написала о смерти маленького братца Сережи. Отец Сергий, потихоньку от младшей дочери, не одобрил заданную тему.
– Разве можно давать такие? – сказал он. – Конечно, они еще подростки, но у некоторых из них могут быть и очень тяжелые воспоминания; зачем заставлять их снова переживать старое? Хорошо еще, что Наташа вспомнила только про Сережу, а не про маму.
Мишин класс тоже писал на вольную тему, и написал «Разговор крестьянина с рабочим в вагоне». В «Разговоре» были переданы и взгляды, и стиль речи рабочего и крестьянина. Вообще, Миша, бывший всегда вторым, когда учился вместе с Костей, теперь считался одним из лучших в классе, но особенного пристрастия ни к одному предмету не проявлял. Его интересовало другое – домашнее хозяйство, которого теперь не стало, лошади, цыплята. Он хорошо рисовал животных, особенно лошадей.
Еще когда С-вы жили в Острой Луке, к отцу Сергию ездил посоветоваться любитель-пчеловод, по специальности художник. Случайно увидев какой-то Мишин рисунок, он попросил показать и другие и заявил, что у мальчика несомненный талант, что ему нужно поступать в художественное училище. «Если бы я жил поближе и бывал почаще, я сам взялся бы учить его, – говорил он. Ведь есть же художники, которые прославились, рисуя кошек или собак. Может быть, и Миша добился бы известности своими лошадьми. Вы смотрите, как его лошади сгибают ноги. Сразу видно, что вот эта идет крупным шагом, а эта бежит рысью. Нужна большая наблюдательность и чутье, чтобы изобразить это самостоятельно, без подсказки».
Попасть в художественное училище сыну священника нечего было и думать. Так и остался Миша при том, чему научился самоучкой. За человеческие лица он не брался, только раз, уже взрослым, довольно похоже написал акварелью на серой оберточной бумаге автопортрет. Обыкновенно же люди у него появлялись только там, где лицо оказывалось незначительной подробностью, например, в карикатурах для стенгазеты, или в том, что с легкой руки Николая Романова, называлось «дружеский жорж». В таких рисунках важна была выразительность фигуры, а это у него хорошо выходило. Большую роль в них играли второстепенные персонажи – смеющееся или удивленное солнце, которое выглядывает из-за горизонта, уцепившись пальцами за край земли; возмущенная или испуганная сорока, собачонка, которая, то, захлебываясь от лая, хватает кого-то за ногу, то испуганно прячется в дальний уголок. Лучше всего выходили случайные рисунки-шутки, неожиданно появлявшиеся на первом попавшемся обрывке бумаги или на старом конверте.
Уже лет десять спустя, сидя в дружеской компании за вечерним чаем, Миша что-то чертил карандашом на полях постланной вместо скатерти газеты. Скоро там оказалась серия рисунков, изображающих драку различных животных. Два здоровенных быка сцепились рогами в отчаянной схватке; с пронзительным ржаньем лягаются лошади; две собаки сплелись в пестрый клубок, из которого летят в стороны клочки шерсти; потом белая собака удирает во все лопатки, а черная со сосредоточенно-деловым видом гонится за ней. Два кота, ощетинившись, с извивающимися хвостами, стоят друг против друга в угрожающих позах, таких живых, что, кажется, слышишь отчаянные, режущие ухо вопли, которыми каждый старается устрашить другого. Эти же коты, пустившие в ход когти и зубы. Две козы, поднявшиеся на задние ноги, чтобы нанести взаимный удар всей тяжестью своего тела. Сорока, с победоносным видом треплющая за хохол взъерошенную, бессильно разинувшую клюв, соперницу…
Рисунки передавали из рук в руки, смеялись, хвалили. Кто-то обратил внимание на то, что на всех рисунках можно было понять, кто победит. Общий восторг усилился, когда заметили, что везде побеждают черные животные. Дело в том, что сам Миша обыкновенно ходил в темной рубашке, а его приятель Павел Иванович – в белой. А серию борцов из животного мира завершали два боксера, из которых черный окончательно и бесповоротно одолевал белого.
Это было много лет спустя, а тогда, на рубеже 1927–1928 годов, становилось ясно, что не только в художественную школу, айв восьмую группу Мише попасть не удастся.
Летом 1928 года снова начались хлопоты, тревоги, поиски. После долгих волнений узнали, что на станции Ершово, откуда проходила железнодорожная ветка на Пугачев, будет открыта восьмая группа на родительские средства. Это было измышление тех сложных лет, которое, впрочем, продержалось недолго. Руководители школы подсчитывали, во что обойдется содержание еще одной группы и каждого ученика в отдельности, включая сюда зарплату преподавателям и обслуживающему персоналу, отопление, освещение, ремонт и т. п.; накидывали еще сколько-то, как резерв на непредвиденные расходы. Родителям, не имевшим другой надежды устроить детей, предлагалась довольно кругленькая сумма взноса. Родители кряхтели, но другого выхода не было.
Отца Сергия выручили кролики. В те годы чуть не все поголовно занимались разведением кроликов, благо заготконтора охотно принимала шкурки и можно было купить племенных животных. Отец Сергий с Димитрием Васильевичем купили несколько пар наиболее ценных пород, с пломбами в ушах. Да, именно с Димитрием Васильевичем. К этому времени острые углы обтерлись, отец Сергий и Жаров попривыкли друг к другу, нашли общий язык, и вот даже в складчину купили кроликов. Отец Сергий не столько радовался дополнительному доходу, хотя он был серьезным добавлением к бюджету семьи, сколько установившимся добрым отношениям. А Костя так по-настоящему подружился с Димитрием.
В уходе за кроликами Димитрий Васильевич почти не участвовал. Клетки стояли в сарае у С-вых, и, естественно, ухаживать приходилось им, главным образом Мише. До его отъезда кролики были почти исключительно на его попечении. Особенно любил он возиться с молодняком от двух недель до двух месяцев – пушистые зверьки в этом возрасте прелестны. Самых маленьких подкармливал сепараторным молоком из пипетки. Подросших кроликов забивали. Этим занимался уже Димитрий Васильевич, так как отец Сергий не мог убивать животных по своему сану, а Миша – по любви к ним.
Молоко для кроликов покупали у одной вдовы, державшей коз. Такая мелочь, как покупка сепараторного молока, помогла укрепиться случайному знакомству, которое началось при не совсем обычных обстоятельствах, а впоследствии перешло почти в дружбу. Вот как это получилось.
