И тот не знает ни науки и ни веры,
Кто, поддаваясь обольщению века,
Без веса, без числа и меры
Плюет на честь и званье человека.
Знаток ли дела Мурзалев?
И Бочкарев ли жрец науки?
Нет, к этим слово «философ»
Далеко, как глухому звуки.
И Лушников, и Пятинов
Стоят в науке у порога,
А врач-профессор Пирогов,
Тот, безусловно, верил в Бога.
Кант, Фихте, Бэкон и Сократ,
Все люди логики железной,
Нам в Бога веровать велят,
Чтоб жизнь была не бесполезной.
Ведь если не было бы Бога,
Тогда не надо бы и жить;
Зачем послушною игрушкой
Бездушных атомов служить?
Ведь разум наш, краса вселенной,
Себя бессмыслием не должен унижать,
И лишь Тому служа, Кто Разум совершенный,
Задачу жизни можно уважать.
Примечание: Маленькая, но интересная подробность, показывающая, как строго относился Костя к содержанию стихотворения. Вместо Бэкона он поставил было сначала Лейбница, но потом заменил, сказав, что у Лейбница логика далеко не железная.
Отец Сергий не ошибся, доверившись Роньшину. Николай Андреевич действительно оказался очень ценным сотрудником. Даже внешние его данные помогали ему производить нужное впечатление. Он стоял за кафедрой также спокойно, как будто разговаривал с соседом, а его мягкий звучный баритон свободно долетал до всех уголков зала. К выступлению он усиленно готовился, но его речь казалась импровизацией, так искусно перемешал он подготовленное ранее с тем, что оказалось необходимым сказать по ходу диспута. Он на лету подхватывал оговорки противника, их неосведомленность в определенных пунктах, вопросы, возникавшие из их освещения фактов, и неторопливо, скупыми, но хорошо понятными слушателям словами добивал одно возражение за другим. Несколько дольше остановился он на вопросе, на котором задержался в своей речи Лушников. Лушников доказывал, что современные книги Священного Писания искажены, даже не отражают тех мыслей, которые были в них в древности. В древнееврейских рукописях писались только согласные буквы, а гласные опускались. Написано, например, «р к». А что это значит? Может быть, «река», может быть, «рука», а может быть, и вовсе «рак». И так каждое слово. Значит, один может прочитать фразу так, другой – по-другому, а третий и еще по-своему. Ищи там, как было написано в подлиннике!
Роньшин согласился, что так могло бы получиться, если бы язык, на котором написаны рукописи, был забыт хотя на несколько сот лет. И то ученые, находя рукописи на неизвестных языках, по большей части находят и способ правильно перевести их. Но Священное Писание никогда не находилось в таком положении, его читали и переводили люди, прекрасно знакомые с тем, что значит то или иное сокращение. Это как и у нас в славянском языке. Написано, например, «аггл», а все читают – «ангел», и никому и голову не придет придумывать другое значение этому слову. А если какой-то начинающий и ошибется, так его сразу поправят. Да нам как будто и неудобно говорить о том, что сокращения непонятны, когда у нас кругом сокращения, и мы их прекрасно понимаем. Вот, например, на плакате буквы РСФСР. Мало ли можно найти слов, начинающихся на эти буквы, можно и так подобрать, что какой-то смысл получится, однако любого малыша спроси, да и любого иностранца, и они скажут, что это значит: Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика.
Раздались аплодисменты. Вообще, слушатели и той и другой стороны вели себя экспансивно, прерывали ораторов выкриками сочувствия или протеста; иногда одни выкрики вызывали другие, противоположные. Фадину не раз приходилось пускать в ход свою «луженую глотку». Горячилась не только молодежь, не отставал от нее и маленький попечитель Григорий Амплеевич Калабин. Он со своей знаменитой палкой сидел в первом ряду, и отцу Сергию не раз приходилось взглядом останавливать его. Особенно трудно было сдерживать его во время речи Мурзалева.
– Что ты из брюха-то вытаскиваешь! – кричал он своим тоненьким голоском, когда слышал слишком уж откровенный вымысел. – Ты из брюха не вытаскивай, ты дело говори!
Коротенько, но дельно сказал отец Николай Амасийский. Он возражал против нападок на Иосифа Прекрасного, будто бы являвшегося угнетателем народа. Конечно, он служил фараону, ответил на это отец Николай, но, запасая хлеб, заботился обо всем народе. Он как бы хлебозаготовками занимался и спас египтян от голодной смерти.
Как ни удачны были отдельные выступления, все время чувствовалось, какой перевес дало безбожникам преимущество во времени. Не было возможности ни детально разобрать сказанное противниками, ни повторить свои основные положения, а это особенно требовалось после того, как речь отца Сергия была наполовину сорвана аварией со светом. Такое впечатление особенно усилилось во время заключительной речи Бочкарева. Бочкареву явно не давали покоя лавры Мурзалева, но ему не хватало ума, пожалуй, и злости, чтобы подражать товарищу в ехидстве. Зато он брал грубостью и бесцеремонностью, причем старался сказать свою грубость так, чтобы за ним осталось последнее слово. На одном из последующих диспутов, в то время, когда председатель уже объявил его законченным, Бочкарев вдруг попросил минутку внимания и сказал, что ему только что задали вопрос: в Евангелии сказано, что к Иисусу привели двух ослов, и что это за ослы? А ослы вот эти самые… Бочкарев широким жестом обвел зал… – эти самые, которые до сих пор верят в эти сказки и позволяют попам на себе ездить…
Зал возбужденно зашумел. Одни возмущались, другие торжествовали. Отец Сергий безуспешно пытался сквозь шум объяснить, что слова «сел поверх них» – относятся не к ослам, а к возложенным на осла одеждам (пришлось потом сказать об этом в проповеди), а Бочкарев довольно улыбался – реакция публики была как раз в его вкусе. В тот первый вечер для него была полная свобода изощряться в подобных шуточках. По условию, в заключительной речи должно было только суммироваться и комментироваться сказанное раньше. Несмотря на это, Бочкарев приберег к ней несколько наиболее эффектных, по его мнению, доказательств. Доказательства все пустые (выходки подобно описанной), разбить их было бы легче легкого, но не оставалось возможности сделать этого, а без объяснения они многим показались убедительными. Верующие вынуждены были признаться, что диспут окончился далеко не так, как они желали, а безбожники торжествовали.
Диспут взбудоражил весь город. Разговоры и рассуждения о нем и затронутых им вопросах, как круги от брошенного в воду камня, захватывали все больше людей. Говорили и единомышленники, и противники, причем Бочкареву и его присным пришлось выслушать немало рассуждений о справедливости и о том, что они сильны бороться, если у их противников связаны руки.
