Отец Сергий оказался прав в том отношении, что, хотя он и не сказал всего, что было нужно, даже то, что сказано, явилось неожиданным открытием для многих. Еще большее число умов серьезно обдумывали услышанное и то, что из него вытекало. Эти мысли, каждый по-своему, перерабатывали самые разные люди – Костя и его товарищи, Димитрий Васильевич и такие непохожие друг на друга старики, как отец Александр и Григорий Амплеевич. Последний, конечно, переживал все происшедшее в полном согласии со своим характером – кипел и бурлил, как переполненный самоварчик.
– Чубук! Лоскут! – бушевал он по адресу особенно возмутившего его Мурзалева. – Совесть они потеряли и со своим Ефименкой вместе. Этот-то старый дурак чего думает, ему умирать пора, а он вон куда полез!
– Да, – задумчиво соглашался отец Сергий. – Говорят, никто не может так похулить Бога, как бывший священник. И знает он больше, и оправдать нужно себя за свое отречение. Мурзалев хоть не был священником, да собирался быть, у Тихона в школе учился.
– У Тихона в саду он учился! – снова взрывался Григорий Амплеевич. – Да и не учился ничего, учился бы, все бы что-нибудь в голове осталось. У Тихона в саду мослы собирал.
Отец Александр переживал все гораздо серьезнее, но о нем речь будет немного позже.
Глава 19
Диспуты продолжаются
Относительная неудача первого диспута принесла неожиданную пользу – увеличила самоуверенность безбожников. Повернись дело сразу не в их пользу, на том бы все и закончилось. Теперь же они наметили серию диспутов (конечно, преподнося их по одному) и даже согласились вести их на равных условиях с верующими.
Вот когда отец Александр загорелся! Он по-прежнему не собирался участвовать в диспутах, да теперь при Роньшине его участие больше и не требовалось, зато старался помочь, чем мог. Из Саратова ему привезли новый ценный материал, всего около пятнадцати – двадцати тетрадей, но, как и прежний, просили не задерживать. И вот в квартирах обоих батюшек открылись целые канцелярии. Отец Сергий готовился к очередному диспуту, а его старшие дети и отец Александр со своими переписывали полученное из Саратова. Переписывая, Моченев заинтересовался и пожелал и для себя иметь полный комплект. Поэтому, наскоро переписав кому что досталось и, отправив подлинники обратно, батюшки обменялись тетрадями и стали писать вторые экземпляры.
Второй диспут был на тему: «Есть ли Бог?»
– Это гораздо лучше! – радовался отец Сергий. – Вопрос основной, притом ясный и понятный – или есть, или нет. А ведь всегда легче доказывать «есть», чем «нет». Предположим, нужно доказать, имеется ли здесь в комнате золотая монета. Можно перерыть все щелочки, распороть все подушки, поднять полы, ободрать обои, а все-таки уверенности, что нет, не будет. Может быть, где-то и лежит. А хозяин, который положил, сразу достанет и покажет: вот она, есть! Так и о Боге. Доказывают, что Его нет, а Он вдруг Себя и покажет. И в других случаях так. Взять хоть вопрос о всеобщности религии, то, что нет ни одного народа без религии. А безбожники найдут и покажут: где-то в дебрях Африки или Австралии живет такое-то племя, без религии. Хотя и тут всегда останется сомнение – может быть, религия у них есть, только выражается она по-своему, и исследователи не сумели ее найти.
Получив для своих выступлений вдвое больше времени, отец Сергий, не стесняясь, подробно излагал все доказательства бытия Божия и, выступая, не думал о том, что вот такое-то возражение безбожники упустили, значит, о нем можно и не говорить. Наоборот, он сам начинал нападение.
– Нападать всегда легче, хоть в бою, хоть в споре, – учил он неопытных. – И слов меньше надо, и первое впечатление важно. Вот почему легче тем, кто начинает диспут или беседу. Но и оппонент, если не растеряется, может перейти в наступление, повести разговор, как ему удобнее, а докладчик пусть защищается.
Действуя по этому правилу, он, дойдя до не затронутого докладчиком пункта своей речи, замечал: «Об этом безбожники еще не говорили, может быть, еще скажут… на это существует такой-то ответ…»
После таких заранее данных ответов некоторые записавшиеся выступать в прениях, отказались, а кто-то, чуть ли не Бочкарев, начал как по-писаному, развивать положение, только что опровергнутое отцом Сергием. Из зала раздались выкрики: «На это уже ответили, нечего опять то же говорить!»
Мурзалев применил собственное доказательство. «Вот я, по-вашему, богохульствую, – насмехался он. – Так почему же Бог меня не наказывает? Если Он есть, пусть Он меня сейчас накажет!»
Некоторые из слушателей пропустили это издевательство наравне с другими его богохульствами, но многие и запомнили.
– Командовать Господом Богом вздумал, требует, чтобы сейчас же его наказал, – переговаривались они после диспута, обсуждая выступления ораторов. – А Господь и Сам знает, когда наказать.
Третий диспут был о душе – вопрос и вообще трудный, а особенно когда пришлось говорить перед неподготовленной аудиторией. Возможно, что отец Сергий и Роньшин допустили ошибку, ограничив себя лишь научными доказательствами существования души, которые, конечно, могли быть только косвенными. Может быть, следовало бы привести несколько примеров, хотя бы из Дьяченко, о явлении умерших и о других явлениях потустороннего мира. Конечно, это было бы не совсем на тему, а безбожники сразу заговорили бы о ненаучности таких доказательств, но на многих эти факты произвели бы впечатление. Пожалуй, их даже ждали.
Ошибка или не ошибка, этим материалом не воспользовались. Безбожники говорили о том, что душа является лишь продуктом деятельности головного мозга, а верующие, главным образом, упирали на отличие человека от животных, на высшие свойства души, которых нельзя развить даже у наиболее высоко организованных животных. Приходилось много рассуждать, получалось сухо, малопонятно для основной массы слушателей, а потому и не убедительно. Что говорить этим слушателям хотя бы цитаты из Вирхова о том, что «человек мыслит понятиями, и эта маленькая штучка «понятие» имеет такое значение, что, овладей им обезьяна, она «сразу же превратилась бы в человека, несмотря на свой малый мозг и длинный хвост». Да и о самом Вирхове кто слышал? А рассуждение о другом различии, о стыде при отправлении определенных естественных потребностей, некоторым показалось даже неприличным. Словом, верующие были не удовлетворены.
А Бочкарев разошелся. В конце заключительной речи он отпустил такую фразу, которую нельзя повторить не только потому, что она кощунственна, а и потому, что похабна. Зал взорвался. Возмущенные возгласы, хохот, аплодисменты превратились в настоящую бурю.
– Хоть бы постыдился, здесь девушки! – негодующе кричали женщины. Парни рядом бросали им насмешливо-успокоительные реплики. Григорий Амплеевич, опять сидевший и передних рядах, поднялся с места и, размахивая своей неизменной палкой, что-то возбужденно выкрикивал срывающимся дискантом. Около него, на свою беду, оказался Николай Романов и на правах дальнего родственника пытался утихомирить старика.
Маленькие глазенки Григория Амплеевича загорелись. Подвернулся человек, на которого он мог по-родственному излить свой гнев.
