Она подошла к вешалке, где висел старый папин подрясник, уткнулась в него лицом и стала плакать в него. И вдруг папа строго сказал: «Оставь мой подрясник!» Как горько было девочке! Неизвестно, легче ли было отцу, хотя он и считал нужным выдержать характер. Но разве все это сравнишь с теперешним!
К С-вым время от времени приходила Евдокия Ивановна Попова, мать врача Александра Алексеевича Попова, товарища отца Сергия по семинарии. Почему-то именно с ней он заговорил о тяжелой школе, которую проходят сейчас дети духовенства. Вероятно, это получилось потому, что сама Попова, обычно без конца повторявшая одни и те же мелкие жалобы, на этот раз заговорила взволнованно, вдумчиво, с чувством.
– Как жить, как жить-то будем? – восклицала старушка. – Все труднее становится жить, а что дальше будет, и подумать страшно. Я не о себе говорю, мы-то уж почти прожили жизнь, а вот дети-то наши как будут жить? У них жизнь только начинается!
Конечно, она имела в виду не столько детей, сколько внуков, но в волнении не замечала этой неточности. И отец Сергий тоже разволновался и заговорил о своем, много раз передуманном, прочувствованном и пережитом.
– Нашим детям легче будет, – сказал он уверенно. – Они должны выйти более твердыми и закаленными, чем мы. Они прошли другую школу. Они с малых лет не видели хорошей, спокойной жизни и не знают ее, поэтому им теперь проще. К чему мы с трудом привыкали уже взрослыми, с того они начинают.
А однажды вырвалось у него и совсем другое. Это было в разговоре с одним сельским батюшкой, приехавшим к епископу просить увольнения за штат. Отец Сергий уговаривал его, доказывал, что священник не имеет права бросать своего дела, что при посвящении он как бы венчался с церковью, даже снял при этом свое обручальное кольцо; поэтому Церковь должна быть на первом месте, а семья – на втором.
– У меня дети, – возражал приезжий батюшка.
– У меня тоже дети, – отвечал отец Сергий, – потому я и имею право так говорить.
– У вас большие, а у меня маленькие… они плачут.
Отец Сергий помолчал, пересиливая волнение. Он тоже знал, что значит, когда дети плачут от голода.
– Маленькие дети плачут – тяжело. А вот когда большие заплачут!..
При их разговорах с Мишей бывало и такое… Бывало и то, что Миша забивался куда-нибудь в укромный уголок двора и плакал там.
Среди других забот и невзгод эта боль за детей, конечно, сыграла немалую роль в том, что все сильнее и сильнее белела широкая борода отца Сергия, что в сорок семь лет он выглядел шестидесятилетним.
Глава 28
«Мы не сами-то идем…»
Мы не сами-то идем, нас нужда ведет.
Нужда горькая.
Русская песня
– Вот так акробат!
Димитрий Васильевич и Анатолий Моченев стояли у входа в сарай и смеялись, глядя, как умывается Миша. Он висел вниз головой, обвив ногами поперечную балку сарая. Соня поливала ему из кружки, и он, подхватывая в пригоршни широкую струю, тщательно тер руки, чуть не по локоть покрытые глиной. Увидев гостей, он соскочил на землю и поздоровался немного смущенно, хотя смущаться было нечего. Ничего нет плохого в том, что он немного поразвлекся после тяжелой работы – он продолжал класть мазанку. Да и Димитрий Васильевич теперь не такой уж редкий гость, он приходил часто и с удовольствием разговаривал с отцом Сергием, а с Костей они стали друзьями.
Анатолий немного полюбовался на кроликов и ушел, а Димитрий Васильевич прошел в комнату. Соня, готовившаяся было собирать на стол, занялась другим делом – при Димитрии не обедали.
Прошло с полчаса или больше. Неожиданно отец Сергий вышел и сказал дочери: «Подавай обедать!»
– Папа! – Лицо Сони страдальчески сморщилось. – При Димитрии Васильевиче! Он же не будет есть наш обед!
– Делай, что тебе говорят! Надо пригреть человека, – неожиданно резко ответил отец Сергий. Соня удивленно посмотрела на него и пошла на погреб за квасом. Она не увязала вспышки отца с присутствием гостя и, приготовив все, ничего не подозревая, вошла в переднюю комнату звать к столу.
Отец Сергий что-то очень взволнованно говорил, а Димитрий Васильевич сидел лицом к двери, облокотившись на стол и подперев голову рукой. К удивлению Сони, привыкшей считать его легкомысленным и беззаботным, глаза его были полны слез.
– Он срочно уезжает, ему стало невозможно здесь жить, затаскали. Думают, молодой, поддастся, – мельком сказал отец Сергий, когда гость ушел, и добавил: – Думаю, что вам понятно, что об этом не нужно говорить.
Только много позже стало известно, что Жаров уехал к архиепископу Николаю, когда-то служившему в Пугачеве. Теперь он занимал одну из православных кафедр на юге и до сих пор сохранил доброе отношение к своему бывшему иподиакону. Еще позднее, когда отец Сергий уже умер, а Димитрий Васильевич стал отцом Димитрием, он с волнением рассказывал, что перед его отъездом отец Сергий взял с него обещание не оставлять служения Церкви. И он не только выполнил это обещание, но, став священником и настоятелем храма, иногда сознательно, а иногда, по-видимому, и бессознательно предъявлял своим сослуживцам те же требования, из-за которых они с отцом Сергием испортили друг другу столько крови. Дети отца Сергия только переглядывались и втихомолку улыбались, когда отец Димитрий рассказывал, как он борется с торопливым чтением и разговорами на клиросе, как требует, чтобы члены причта перед службой подходили к нему под благословение и как запрещает «водопой» в алтаре – даже слово это сохранил. Ему удалось добиться даже того, чего так и не смог за свое служение добиться отец Сергий и что в Пугачеве ввели уже после него: отец Димитрий запретил вносить в алтарь вместе с поминаньями деньги. «У нас здесь престол Божий, а престол сатаны нужно убрать подальше», – говорил отец Сергий. И отец Димитрий усвоил эту мысль и настоял на исполнении ее.
Теперь, когда страсти улеглись, а жизнь жестоко потрепала его, он все больше и больше начал понимать своего прежнего руководителя и с другим чувством вспоминал былые столкновения.
– Произошла у нас какая-то очередная стычка, – с веселой улыбкой рассказывал отец Димитрий, явно наслаждаясь этим воспоминанием, – я разгорячился, говорю: нельзя же все требовать да требовать, все строгость да строгость. Нужно помягче, с любовью. А отец Сергий отвечает: «Мягкость не всегда полезна, иногда нужно и „емь – давляше!“»
Опять отец Сергий ночи не спал.
Сколько ни говорили они с Мишей, сколько ни искали выхода, они ничего не могли придумать, кроме того, чтобы Мише вернуться в Острую Луку. Только там, где его знали, где еще пока много было людей, доброжелательно относившихся и к отцу Сергию, и к самому Мише, и можно было попытаться найти хоть какую-нибудь работу. Если очень повезет, проработав там год-другой и получив справку о трудовом стаже, можно, пожалуй, устроиться и еще куда-нибудь, но начинать нужно только там. И притом отправляться туда немедленно, не доводя до осени, когда потребность в рабочих руках уменьшится. А если сейчас, то нужно восемьдесят верст идти пешком – в горячую летнюю пору подводу ни за какие деньги не достанешь. Можно, конечно, мимоходом зайти на элеватор, но найдутся ли там попутчики, привозившие в город зерно? Но если и найдутся, то только до соседней волости, в лучшем случае за пятнадцать – двадцать верст от села, – из Острой Луки и ближайших к ней сел хлеб возили не в Пугачев, а в Духовницкое.
