Соне это напомнило случай времен гражданской войны. Тихой летней ночью с субботы на воскресенье нахлынули беженцы из недальнего села Липовка, заполонили подводами всю площадь. Наслушавшись ужасов, которые они рассказывали, отец Сергий и матушка ранним утром подняли детей, пригласили гостившего у соседей священника отца Алексея Вилкова, все исповедались (и отец Алексей исповедался у отца Сергия) и причастились, готовясь к смерти.
Было что-то от того времени и в теперешнем настроении.
По пятницам у диакона был выходной. Отец Сергий служил литургию один, сам произносил ектении, сам читал Евангелие. Понятно, что теперь, когда каждая служба для него могла быть последней, каждое слово он произносил с особенным чувством.
Среди молящихся стояла монахиня мать Пераскева, певчая с левого клироса; она, как и некоторые другие певчие, предпочитала во время гонения не вставать на клирос, чтобы не развлекаться. Сейчас она горячо со слезами молилась и вдруг негромко воскликнула: «Где мы теперь такую музыку услышим?»
Мать Пераскева пользовалась на клиросе известным авторитетом, два года назад была в числе оппортунистов, недовольных порядками, которые устанавливал отец Сергий. Тем важнее было именно от нее слышать высокую оценку его служения, видеть, как изменились ее чувства к нему.
– И правда, Сергей Евгеньевич тогда особенно музыкально служил, – подтвердила и Юлия Гурьевна, вспоминая потом этот день.
Друзья познаются в беде, но какие они разные, эти друзья! Одни придут, посидят и, если есть другие люди, даже слова не вымолвят, а от одного их присутствия становится легче. Другие еще от входа делают убитое лицо, начинают моргать глазами, вызывая покорные им слезы. Они тоже искренно сочувствуют, но они считают, что неприлично без слез входить в «дом плача». И вот они стараются, а от одного только взгляда на них закипает раздражение, и нужно собрать все силы, чтобы в ответ на их утешения не сказать какую-нибудь резкость. А силы и так на пределе. Только постоянное напряжение и многолетняя школа выдержки позволяют сохранять внешнее спокойствие. Только чаще обычного раздается звон упавшего ножа или резкое дребезжание разбившейся посуды – у кого-то выпал из рук стакан, блюдечко или ламповое стекло…
Регент Михаил Васильевич приходил по-прежнему, может быть, даже несколько чаще обычного. Приходил то за книгами, то просто так, посидеть. Старался держаться как обычно, пытался даже шутить, но это плохо получалось. «Как же мы будем?» – вздохнул он однажды.
– А вы-то что? – спросил отец Сергий. – На вас контрольную цифру не наложили?
Михаил Васильевич взглянул на него чуть не с упреком, сам, мол, понимаешь, и ответил коротко: Поражу пастыря, и разъедутся овцы (Мк. 14: 27).
Глава 32
Который спасать?
В одной из молитв Божией Матери есть слова: «Отовсюду беды обстоят мя, а заступающего несть». Бывают такие счастливые моменты в жизни, когда при чтении этой молитвы приходит мысль: «А какие же беды? Как будто все спокойно». И только потом напомнят о себе старые раны, привычную боль которых почти перестаешь замечать.
Но бывают и такие периоды, когда физически чувствуешь, что беды действительно обступают со всех сторон, и не знаешь, от какой в первую очередь просить помощи, от какой отбиваться.
Вот так было осенью и в начале зимы 1929 года. Едва удалось выбрать председателя церковного совета, еще не решилась судьба церковного духовенства, а пришлось дрожать за соборы. В одно из ближайших воскресений перед Рождеством в Старом соборе было назначено общее собрание прихожан обоих соборов, чтобы решить, который из них оставить. Само собой подразумевалось, что один должен быть закрыт, вопрос только – который.
Вопрос был поставлен круто и в то же время хитро, хотя хитрость эта и была шита белыми нитками. Всем был ясен расчет, что прихожане каждого собора будут защищать свой, и при этом или голоса разделятся так, что можно будет посчитать, будто голосовали за закрытие обоих соборов. Или же, в крайнем случае, оставив один, в споре, в запальчивости укажут на такие его недостатки, которые впоследствии дадут возможность закрыть и его. Уже сейчас начались разговоры, что Старый собор действительно очень старый, построен в екатерининские, если не в елизаветинские времена, что он очень низкий, в нем душно, а деревянные опоры сводов, пожалуй, уж подгнили. С другой стороны, Новый очень холодный, его ничем не согреешь, звук в нем уносится вверх, ничего не разберешь. Серьезным было только указание на непрочность сводов Старого собора, но и оно отпало, когда открыли и попробовали рубить толстые балки перекрытий; они звенели, как металлические, топор отскакивал от них.
Значит, оба собора могли бы простоять еще долго, но один из них должен быть закрыт. Который? Невольно вспоминалась буря, когда отец Сергий оказался в лодке со своими детьми. Которого спасать, если лодка опрокинется? Тогда все окончилось благополучно, а сейчас островок, где стоят оба собора, захлестывает волнами. Который отстаивать? Необходимо добиться одного общего решения, но как этого достигнуть?
И вдруг пришло решение, такое простое и ясное, что казалось удивительным, как о нем не подумали раньше. Правда, такие решения появляются только тогда, когда вопрос хорошо «обмолят». Но решение – это еще не все, его надо довести до людей, а кто за это возьмется? Уж самим-то священникам на это собрание никак нельзя показываться. Даже их молчаливое присутствие там может нарушить неустойчивое равновесие их положения, явиться началом конца. А придя на собрание, разве промолчишь, если заметишь, что собрание уклоняется на неправильный путь? Нет, о присутствии там нечего и думать, на этом настаивали все, с кем только заходила речь, а некоторые и сами начинали разговор, сами упрашивали – только не ходите!
Значит, нужно кому-то подсказать этот выход, и не одному, чтобы, если оробеет один, решился выступить другой. Но кто? Опять вопрос о китайской стене.
Воскресенье подошло очень скоро. Народ потянулся в Старый собор, а батюшки, незаметно для себя, очутились в сторожке у епископа Павла. Невозможно было в одиночестве переживать неизвестность, хотелось чувствовать руку друга. К счастью, добродушный, немного простоватый сторож Сергей Егорович охотно принял на себя обязанности связного. Он беспрестанно сновал между сторожкой и собором, пробирался то к одному, то к другому из «столпов», узнавал от них последние новости, как умел, передавал их в сторожке и спешил обратно.
Первое принесенное им известие было благоприятным – председателем собрания выбрали Роньшина. Именно он нужен был на этом месте. Именно он, со своим самообладанием, громким голосом, со своей спокойной, авторитетной манерой и находчивостью мог держать собрание в руках, не допустить никаких эксцессов. Впрочем, их пока нечего было бояться, наоборот, чувствовалась какая-то… не вялость, нет, и не равнодушие… эти слова не подходили после того проявления глубокого чувства, с каким перед началом собрания, со слезами на глазах пропели «Царю Небесный».
Равнодушия не было, а говорить не решались. Каждый болел душой особенно за один из соборов, но боялся, защищая его, повредить другому, поэтому говорили осторожно, неуверенно.
