— Советую выключить свет, — сказал Федюнинский. — У них приказ: если водитель не выключает свет, разбивать фары прикладом…
Мозжухин тут же выключил фары. Девушка наконец разглядела в салоне генеральские папахи, поправила на плече ремень винтовки, вскинула ладонь к шапке и сказала с укоризной:
— Эх, товарищи начальники, сами приказы пишете и сами же их нарушаете!
— А ведь она права! — сказал Рокоссовский.
— Права-то права, — согласился Федюнинский, испытывая некоторую неловкость за инцидент в расположении своих войск. — Но зачем же так ругаться?
— Что же мне с вашим шофером делать? — не отступала регулировщица. — Благодарить его, что ли, за нарушение приказа?
— Молодец, товарищ боец! — похвалил регулировщицу Рокоссовский. — Благодарю за службу! Прошу доложить своему непосредственному начальнику.
— Служу трудовому народу! — лихо выпалила регулировщица и, наклонившись к водителю, что-то прошептала ему.
Дорожное происшествие их развеселило настолько, что ямы и колеи теперь раздражали только водителя. Когда перебрались через мост, спросили Мозжухина, что она ему сказала.
— Чтобы больше не включал свет, — хмуро ответил он.
Тогда, на плацдарме, после того, как маршал и генерал объехали изготовившиеся к наступлению войска, когда увидели их огневую мощь и уверенные лица солдат и офицеров, между ними состоялся такой диалог.
— А помнишь, Иван Иванович, как они нас в сорок первом под Ковелем и Луцком трепали?
— Помню.
Помолчали. Федюнинский первым нарушил тишину, наполненную нелегкими воспоминаниями:
— И ничего-то мы тогда сделать не могли. А теперь, — встрепенулся он, — гоним их на всех фронтах.
— Перед твоими корпусами, Иван Иванович, мощная крепость — Цеханув. Имей в виду. Нельзя завязнуть под Цеханувом.
— Мы все это обдумали, Константин Константинович. Предусмотрели запасные варианты действий. Если Цеханув с ходу взять не удастся, обойдем его, блокируем и дожмем вторыми эшелонами.
— С мнимой танковой дивизией разобрались?
— Разбираюсь. Там надо разбираться не с мнимой танковой дивизией, а со своими разведчиками.
На этом разговор и о том, как отступали от западной границы в 1941 году, и о танковой дивизии под Цеханувом закончился.
В своей книге «Солдатский долг» Маршал Советского Союза Рокоссовский вспоминал: «Ширина полосы фронта, в пределах которой нам предстояло действовать, достигала 250 километров. Наши войска на всем этом пространстве делали вид, что заняты укреплением своих позиций в расчете на длительную оборону, а фактически полным ходом готовились к наступлению.
Местность, на которой нам предстояло действовать, была весьма своеобразна. Первая ее половина — от Августова до Ломжи — лесисто-озерный край, очень сложный для передвижения войск. Более проходимой по рельефу была левая половина участка фронта. Но и здесь на легкое продвижение рассчитывать не приходилось. Нам предстояло преодолеть многополосную оборону противника, укреплявшуюся на протяжении многих лет.
Восточная Пруссия всегда была для Германии трамплином, с которого она нападала на своих восточных соседей. А всякий разбойник, прежде чем отправиться в набег, старается обнести свое убежище прочным забором, чтобы в случае неудачи спрятаться здесь и спасти свою шкуру. На востоке Пруссии издревле совершенствовалась система крепостей — и как исходный рубеж для нападения, и как спасительная стена, если придется обороняться. Теперь нам предстояло пробивать эту стену, возводившуюся веками. При подготовке к наступлению приходилось учитывать и крайне невыгодную для нас конфигурацию линии фронта: противник нависал над нашим правым флангом. Поскольку главный удар мы наносили на своем левом крыле, войска правого фланга должны были прикрывать главные силы от вероятного удара противника с севера и по мере их продвижения тоже перемещаться на запад. У нас уже сейчас правый фланг был сильно растянут, а что произойдет, если наступление соседа замедлится? Тогда и вовсе наши войска здесь растянутся в нитку. Разграничительная линия с 3-м Белорусским фронтом у нас проходила с востока на запад — Августов, Хайльсберг. Ставка, по-видимому, рассчитывала на то, что войска соседа будут продвигаться равномерно с нашими. Но нас даже не оповестили, где командующий 3-м Белорусским фронтом И. Д. Черняховский будет наносить свой главный удар».
Так размышлял перед битвой командующий войсками фронта. А теперь посмотрим, чем был обеспокоен и на что полагался перед сражением командующий 2-й ударной армией — армией, которой предстояло прорывать эту веками возводившуюся стену и двигаться вперед: «Оборона противника была глубоко эшелонирована. Всего насчитывалось четыре оборонительные позиции, усиленные различными инженерными сооружениями. Имелось также несколько сильно укрепленных опорных пунктов.
Действовать нам предстояло на плоской равнине с небольшими перелесками и невысокими холмами. Узкие и неглубокие речки замерзли и не являлись сколько-нибудь серьезным препятствием. Таким образом, местность была благоприятной для наступления с участием всех родов войск, но требовала маскировки.
После оценки характера обороны противника и особенностей местности Военный совет армии выработал решение, суть которого сводилась к следующему.
Главные силы сосредотовить на плацдарме севернее Пултуска, в полосе шириной всего в семь километров. После мощного удара и прорыва обороны врага для развития успеха и овладения основным узлом сопротивления противника городом Цеханувом в прорыв ввести 8-й танковый корпус генерал-лейтенанта Попова. Одновременно двум стрелковым дивизиям предстояло нанести вспомогательный удар в юго-западном направлении, выйти в тыл вражеским войскам, оборонявшим Пултусский узел сопротивления, и во взаимодействии с правофланговыми соединениями 65-й армии генерал-полковника П. И. Батова
[72] разгромить Пултусский гарнизон.
