Врубаю телевизор, но не улавливаю ни одного слова, пока монотонно опорожняю бутылку. Ни намёка на скорое появление матрёшки. Неужели, и правда, нашла себе папика, и трахается сейчас на белоснежных простынях «Мариотта». Я слышал о таком. У цыпочек, которые подолгу носили пояс целомудрия, башню сносит, и они начинают торговать своей вагиной направо и налево, навёрстывая упущенные годы воздержания. Ну и сука же ты, матрёшка. Экран с головой коротко стриженной ведущей-лесбиянки расплывается перед глазами, и я проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь от пронзительного воя телефонного будильника. Шесть утра. Голова весит тонну, во рту, предварительно опорожнив в нём кишечники, сдохли хомяки, в ушах звенит.
С трудом поднявшись на ноги, иду на кухню и выпиваю литр воды. Силой мысли подавляю тошноту и тащусь в душ. Постояв под ледяным водопадом пятнадцать минут, заматываюсь в полотенце и выхожу в коридор. Блядь, я должен знать, ночевала она здесь или нет.
Распахиваю дверь в её спальню, но она пуста. И даже кровать заправлена. Стерва. Так сосала мой палец, словно участвовала в конкурсе на лучший минет с призовым фондом на пожизненное безбедное существование, а после уехала трахаться с каким-то ублюдком.
Собираюсь выйти, но в последний момент решаю проверить ванную. Последний призрачный шанс. Дёргаю дверь, едва не срывая её с петель, и каменею на пороге. Потому что запотевшая от ароматного пара стеклянная перегородка душевой не может скрыть два соблазнительных полушария и изящный изгиб поясницы. Младший оттряхивается, и как бешеный зомби, вылезает из могилы, оттягивая полотенце. Вода льётся на закалённое стекло, создавая манящую прозрачность, и я, как заворожённый, пялюсь на стройные ноги и мелькающий абрис высокой груди. «Уходи», — шепчет внутренний голос, — «она здесь, с ней всё в порядке, поговорите в машине». Но вот только моё либидо слышит ещё хуже Бетховена, поэтому я остаюсь стоять на месте.
Раздаётся вжик раздвигающейся перегородки, и меня ослепляет облако пара. Это даже хорошо, потому что вид обнажённой матрёшки для похмельного и неудовлетворённого меня — это слишком.
— Где ты была? — решаю обозначить своё присутствие.
В ответ слышится что-то русское, злое и шипящее, по содержанию очень напоминающее песню группы «Ленинград», которую часто крутят по местному радио.
— Какого чёрта ты здесь забыл? — рычит матрёшка, безуспешно пытаясь прикрыться, снятой с крючка, футболкой. Ага, полотенце-то находится прямо за мной. Блядь, какая же она красивая — скрипка Страдивари с лицом разъярённой богини.
Делаю шаг вперёд, нарочито медленно скользя взглядом по её покрытому каплями телу. Она вся передо мной как на ладони, только соски прикрыты руками и зажатая в пальцах футболка ненадёжно занавешивает то, что находится между бёдер. Интересно, какая она там: голая или не совсем?
— Хотел убедиться, что местные папики не затрахали тебя до смерти, — отрываю взгляд от её тела и сосредотачиваюсь на глазах.
— Затрахали так, что на ногах едва держусь, — шипит ведьма.
— Обожаю два члена сразу.
Лгунья. Или нет? Всё когда-то бывает в первый раз. Перед глазами живо встаёт картина, как матрёшка принимает два чужих болта, и я моментально зверею.
— Может, и третьим не побрезгуешь, — нависаю над ней, утыкаясь напряжённым членом в её влажное бедро.
— Гарантирую, Гас-младший достойно заменит двоих. А в заднице сойдёт и за троих.
Матрёшка теряет над собой контроль, скалит белоснежные клыки и руками бьёт меня в грудь, обнажая при этом соски.
— Убери от меня своего недомерка. Слышала, члену Тириона Ланнистера нужен дублёр, так ты бы сходил на кастинг.
Пиздец, как она меня заводит своим дерзким языком. Маленькая сексуальная язва.
— Мой Тирион тебе в рот не влезет, — рычу ей в лицо и толкаю к стене. Голая грудь матрёшки упирается в мою, царапая кожу твёрдыми сосками, через полотенце членом чувствую жар её кожи. Мой личный рай.
— К чёрту пошёл, — выдыхает матрёшка, выпуская в меня свою порцию сладкой отравы. Последняя нитка здравого смысла жалобной нотой разрывается в моей голове, а глаза заволакивает туман желания.
— Сука, — хриплю в её губы, — какая же сука, Сла-ва.
Запускаю пальцы в её мокрые пряди и, глубоко вздохнув, вгрызаюсь в порочный рот.
Матрёшка не остаётся в долгу, вонзаясь когтями мне в шею и рассекая кожу. В моей башке разрываются адреналиновые фейерверки, потому что её язык проникает мне в рот, обжигая током нёбо.
— Ублюдок, — посылает вибрацию мне в горло, доводя младшего до микроинсульта, и жадно присасывается ко мне губами. На вкус она — порок, клубника и страсть. Я хочу выпить её всю, но она хочет того же, и мы бьёмся языками за право самого большого глотка.
Обхватываю её голую задницу ладонями и поднимаю матрёшку в воздух. Она реагирует незамедлительно, обвивая лианами ног мои бёдра и целуя раскрытой промежностью прикрытый полотенцем член.
Отрываюсь от её губ и припадаю ртом к выпуклому соску. Втягиваю его в себя, не касаясь языком, отпускаю и проделываю тоже со вторым. В ответ матрёшка утробно стонет, раскачиваясь на моём члене как на качелях.
— Умоляй, стерва, — хриплю, слегка задевая кончиком языка её сосок. — Проси сделать тебе приятно.
— Пошёл ты, — раздаётся глухой хрип.
Упрямая кошка. Дикая рысь для леопарда. Разжимаю ладонь, крепко прикладываюсь звонким шлепком к её заднице. Матрёшка охает, и я успеваю поймать этот сладкий звук ртом.
— Умоляй, — повторяю, подтягивая пальцы к её раскрытой промежности.
— Ты же мечтаешь, чтобы я затрахал тебя до смерти.
— Иди к чёрту, — повторяет стерва и так отчаянно трётся о натянувшееся полотенце, что у меня сыплются искры из глаз.
— Ещё, Гас, — подсказываю ей, пробегаясь подушечкой указательного пальца по влажным лепесткам. Чёрт, чёрт. Гладкая. Мокрая. Мокрее лужи под моими ногами.
Матрёшка издаёт громкий всхлип и впивается зубами мне в шею. Шиплю от восторга, надавливая на влажность сильнее, и слышу пение ангелов:
— Ещё, Гас.
Это становится концом моей вменяемости. Впаиваю её спину в скользкую стену и сжимаю розовый сосок губами, параллельно загоняя в матрёшку пальцы. На ощупь она, как расплавленная карамель, такая же податливая, нежная и горячая.
— Повтори, — вот теперь уже я умоляю.
Сла-ва с силой сжимает мои волосы и послушно хрипит:
— Ещё, Гас.
Толкаю пальцы глубже и трахаю её так самозабвенно, как ещё никого и никогда не трахал членом. Каждое погружение внутрь её тела отзывается в мозгу головокружительной эйфорией. Она — мой русский наркотик, который отравит организм до разложения внутренних органов, но я, как настоящий безвольный наркоша, кладу на это хер и загоняю себе под кожу всё новую и новую порцию.
