Подхожу к кровати и опускаюсь на край. Матрёшка похожа на мокрого дрожащего котёнка: на бледном лице одни зелёные глазищи, над губой и на лбу россыпь пота.
— Тошнит?
— Унитаз уже меня ненавидит. Кажется, где-то в нём плавают мои лёгкое и почка.
— Почему не позвонила? — строго спрашиваю, хотя её вид совсем к этому не располагает. Хочется налить ей тёплого молока в блюдце и завернуть в плед.
На глазах матрёшки слёзы, что ли?
— Айфоша разбился. Упал с лестницы.
— Может, ты селфи с внебрачным троюродным правнуком Хичкока делала? У меня бы от его лошадиной морды тоже бы нервы сдали.
— Пошёл ты, — лязгает зубами Слава.
— Ты на черта приехал? Поющий силикон издох?
— Ревнуешь, матрёшка?
— К кому? К плохому косплею на надувную куклу?
Язвительный ответ вертится на языке, но я смотрю на позеленевшее лицо, и понимаю, что должен быть выше этого.
— Надо отвезти тебя в клинику. Пусть осмотрят.
Матрёшка таращит глазищи и трясёт головой, словно я подвергаю её сеансу экзорцизма.
— Не надо. Я полежу немного и пройдёт.
— Не обсуждается. Вставай.
Поднимаюсь с кровати и скидываю с неё одеяло. И едва не набрасываю его обратно, потому что матрёшка лежит в каких-то крошечных белых трусиках, облепивших её округлые бёдра, а мокрая от пота майка прилипла к груди и просвечивает так, что я вижу выступающие розовые соски. Блядь. Младший орёт: «Я тоже хочу посмотреть!» — и таранит башкой брюки. И в этот момент мне становится по-настоящему стыдно за него, потому что Сла-ве плохо, она дрожит, словно на неё воздействуют электрошокером.
— Вещи в гардеробной, — сипит матрёшка, — спортивные штаны и толстовка.
Хватаю какую-то серо-розовую мякоть и надеваю ей через голову. Клубнично-карамельный запах проникает в ноздри, вызывая у младшего приступ эпилепсии, он каменеет в судорогах и пускает слюни. Как ей удаётся благоухать? Она же недавно блевала.
Обхватываю её ступню и не могу заставить себя засунуть в штанину. Я не извращенец, но её ступни... изящные и мягкие, с аккуратными розовыми пальчиками и с высоким подъёмом. Представляю, как сжимаю их вместе и задвигаю между ними член. Твою ж мать.
— Помимо петтинга в лифте, ты ещё и футфетишем балуешься? — ворчит матрёшка.
— Рассматриваю такой вариант, — честно киваю. — И ты рассмотри в качестве благодарности своему братику за спасение жизни.
— Надень уже на меня штаны, Большой брат.
«Большой брат» — младшему нравится.
Вздохнув, продеваю ноги в штанины и тащу их вверх по гладкой коже. Когда дохожу до линии её крошечных белых трусиков, жмурюсь. В этот момент я настоящий супермен, обладающий супервыдержкой, а под белым кружевом прячется криптонит, который способен уничтожить к херам эту мою сверхспособность.
— Держись за мою шею, — обхватываю руками узкую спину и поднимаю Сла-ву на руки.
— Я тяжёлая, — кряхтит гном-блевун, цепляясь за меня горячими пальцами.
Тяжёлая? Она пушинка. У моего младшего одна башка в возбуждённом состоянии больше весит.
— Если тебе выпишут клизму, дай мне знать, — сообщаю, когда мы подходим к машине. — Глупо упускать такую возможность.
— Иногда мне кажется, что я разговариваю с твоей ширинкой, — хрипит матрёшка мне в шею, и по руке немедленно начинают ползти мурашки.
— Так и есть. Гас-младший лично напечатал твой дресс-код.
— И всё-таки это не еда в «Пруденс», а защитная реакция организма на твой язык у меня во рту.
Отличное напоминание, что я был не последним, кто её целовал. И снова это дерьмовое чувство. Злое, грызущее изнутри. Желание посадить матрёшку под замок, и быть единственным, кто сможет к ней наведываться.
— Ты хотела сказать на язык твоего бройлерного экскурсовода?
Матрёшка даже розовеет на секунду и выпускает адамантовые когти мне в шею.
— Пошёл ты, Гас. У меня в глотке не такой проходной двор, как в твоих трусах.
Она его не целовала! Русская недотрога! Отличница-матрёшка! Солнце вылезает из-за туч, птицы поют громче, в штанах снова тесно, и я улыбаюсь. Я последний, кто её целовал. И я собираюсь сделать, чтобы так оно и оставалось до тех пор, пока она не уедет.
Аккуратно утрамбовываю матрёшку в кресле машины и везу в больницу. Как герой-пожарный, спасший из огня котёнка, на руках заношу её в приёмную. Матрёшка вцепилась кулачками мне в рубашку и напряжённо сопит. Спустя полчаса бюрократической возни её принимают в палату, а мне говорят приехать позже. Я в раздумьях — на работу смысла ехать нет, домой тоже неохота. Прыгаю в машину и еду в ближайший мобильный салон, где, как настоящий угодливый папик, покупаю матрёшке новый айфон, пять разноцветных чехлов и ещё какую-то пушистую требуху на цепочке.
Глава 15
Слава
— И твоё сердечко растаяло? — ухмыляется изображение Верушки с экрана ноутбука.
— Он был таким мииилым, — смущённо опускаю глаза на клавиатуру, — забрал из больницы и нового айфошу мне вручил. И милые чехольчики с котятами. Не железная же я, чесссслово.
— Поплыла ты, мать, — хмыкает Вера. — Дай угадаю: очи соколиные, брови соболиные, косая сажень в плечах?
— И в ядрах чистый изумруд, — повержено вздыхаю.
Подруга поджимает губы и неодобрительно качает головой.
— Всё тебя не на тех тянет, Славка. Я здесь давеча уточнила — в Нью-Йорке проживают около восьми с половиной миллионов человек. Конечно, не все они мужчины, но, согласись, — многозначительно вздёргивает густые брови, — есть из чего выбирать. Из всех ты решила запасть на своего потенциального сводного брата-кобеля, у которого к тому же есть девушка.
— Если уж я в двенадцатимиллионной Москве умудрилась каблуком наступить на кусок говна по имени Серёжа, чему, вообще, можно здесь удивляться. И я на него не запала. Просто Гас начинает мне нравиться.
— Это потому что ты проводишь с ним двадцать четыре часа в сутки. Знаешь, как говорят, если надавить на глаз, то появятся разноцветные круги, а если долго слушать русский рэп, то есть риск, что он понравится. Отвлекись. Что хорошего ты видела в отношениях, кроме своего Говносерёжи? Романчик, может, небольшой русско-американский замутишь? Необязательно с совокуплением. Поцелуйчики, цветочки, тисканье под луной.
— Он не до такой степени мне нравится, чтобы пуститься в розовые сопли. Разберусь, Верунь.
— Я тебе не мать, Славик. Просто будь осторожнее. Хватит того, что плохие американцы наших несчастных миллиардеров обидели.
Смеюсь и отключаюсь. Верушка — мои запасные мозги на тот случай, когда собственные превращаются в солому. Она права. После того как Гас проявил себя отважным бурундучком, я растаяла, как холодец на солнце. Наверное, потому что к подобной заботе не привыкла. Перед отцом я всегда прятала свои слабости, пытаясь компенсировать тем самым нечаянный дефект половой принадлежности, с мамой побыть трогательным нытиком тоже не получалось, потому что в этой ипостаси ей и самой равных нет. А Сергей... Я вот сейчас думаю, а можно ли назвать любовью отношения, в которых ты всё время создавала видимость идеальной девушки. Что волосы у тебя растут только на голове, и не приведи Господь, где-то в других местах, что ты всегда бодра и остроумна, и способна сама решить свои проблемы, не утомляя ими избранника. Одним словом, сильная независимая женщина, даром что кошек нет.
