— Сара и Татум, — недовольно тянет кура, что посветлее перьями. — Фестиваль Burning Man в прошлом году, помнишь? Красная четырёхместная палатка?
Приглушённый матрёшкин рык вибрацией отдаётся в руку.
— Не помню, — говорю. Да даже если бы и помнил, какая на хрен разница. У меня здесь жизнь под откос летит, чтобы воскрешать в памяти перепихоны годичной давности, пусть даже и групповые.
Куры продолжают что-то кудахтать мне в спину, но я их уже не слышу. Потому что впереди вижу то место, где должен сказать свой стоический «гуд-бай» и не захныкать.
Матрёшка останавливается первой, устремляя на меня свои кошачьи зрачки. Сканирую её лицо глазами, складывая в голове слайд-шоу под тягучую Colorblind. Так много хочется ей сказать, но слова застревают в скованном спазмом горле. Я долбанный дилетант в том, что касается чувств. Икающий младенец, едва начавший ходить. Наверное, нужные слова найдутся позже, а сейчас я просто не знаю, что делать. Не верю, что это конец, но доказательств и фактов, чтобы подкрепить эту веру себе и в ней нет. Матрёшкина жизнь на восемь часов опережает мою, и я пока не придумал, как за ней угнаться. Точно знаю одно, я никогда не найду такую, как она. Потому что на моей матрёшке стоит гравировка Made in Russia, и никакой китайско-американский суррогат её не заменит.
— Сла-ва... — открываю рот.
— Послушай, Гас, — тон матрёшки твёрдый и уверенный. — Нам было хорошо вместе, и я бы соврала, сказав, что мне сейчас легко, но давай посмотрим фактам в глаза, это всего лишь две недели. Слишком мало для двух взрослых людей, чтобы воспылать друг к другу чувствами на всю жизнь.
Наверное, в этот момент я похож на жертву неудачной лоботомии: рот приоткрыт, взгляд отупевший, пока слушаю, как железная русская леди раскладывает за меня мои чувства по полочкам.
— Я бы хотела сказать, что мы сможем поддерживать отношения на расстоянии, но мы оба знаем, что шляпа никогда не ошибается. Предмет «Моногамия» никогда не был в почёте у факультета Слизерин, Малфой. Я всё понимаю, правда, и ничего от тебя не жду.
И пусть грохот её словесных выстрелов заглушается прижатой к дулу подушкой, мне ни хера от этого не легче. Малфой? Сейчас я, скорее, труп Седрика Диггори.
— Slava, nam pora, — слышится голос нетерпеливый голос Ирины.
Я всё ещё отупело глазею перед собой, когда руки Сла-вы обвивают мою шею, убивая мои мозговые клетки запахом клубники.
— Какого хуя, матрёшка? — хриплю ей в шею.
— Прощай, Гас, — летит мне в висок разрывной пулей.
Матрёшка, наверное, уже давно сидит в салоне самолёта, а я всё ещё стою на том самом месте, где она меня оставила, наивно ожидая, что она, как почившая Уитни, под «I will always love you» выбежит к своему поломанному телохранителю, чтобы подарить ему памятный поцелуй и надежду. Хер там. На фоне стальной выдержки Сла-вы Чак Норрис просто ванильный щенок.
— Пора, сын, — трогает за плечо отец. — Мне жаль, что так вышло.
Машу рукой и плетусь на парковку. Сажусь за руль, но не могу тронуться с места, матрёшкин магнит ведь ещё совсем близко, всего в паре сотен футов от меня.
Я сижу в машине около часа, пока самолёт с надписью Aeroflot не взмывает вверх. Фокусируюсь на его серебристо-синем контуре, но он предательски растекается перед глазами в дрожащее мутное пятно. Включаю дворники, но становится только хуже, изображение капает за воротник футболки.
Глава 32
Слава
— Соскучилась по тебе, — улыбается Верушка и заключает меня в тёплые медвежьи объятия. Медвежьи, потому что ростом Вера под метр восемьдесят, и за плечами у неё пять лет кроссфита и палео-диет. Она могла бы быть дублёром Дуэйна «Скалы» Джонсона или, на худой конец, Брианны Тарт, но предпочитает трудиться учителем литературы в школе.
— Когда прилетела?
— Вчера поздно вечером. Даже чемодан ещё не распаковала, сразу к тебе.
— Я так понимаю, ты в Москву основательно?
— «Брата-2» отсняли целиком, — нарочито равнодушно пожимаю плечами. — Дел больше не осталось.
Верушка профессионально щурит глаза, словно пытается уличить двоечника в списывании на ЕГЭ, отчего мне становится неуютно и хочется залезть под стол.
— А как же твой заморский Добрыня Никитич с его Змеем Горынычем на это отреагировали?
— Змей Горыныч без дела не останется, — отвечаю ровным голосом, — продолжит жечь деревни и девок портить.
Эти слова царапают горло до болезненного скрежета. В самолёте я уговорила бутылку вина, чтобы изгнать из памяти поникшее лицо Гаса и порыв написать, что мы обязательно что-нибудь придумаем, чтобы быть вместе, и что отныне член из штанов он может доставать лишь для того, чтобы помочиться. Но всё это слишком эгоистично и мелодраматично. Мама права, две недели — это слишком мало, чтобы создавать вокруг этого любовную драму. Даже моим любимчикам Ною и Элли удалось провести вместе целое лето, прежде чем красиво умереть в доме престарелых. Да и Гас не Ной вряд ли он строчит письма и строит дом. Может быть, уже по дороге из аэропорта заменил русскую матрёшку какой-нибудь легкодающей синдереллой.
— Ох, недооцениваешь ты силу своего сахарного пряника, Славка, — качает платиновой укладкой Верушка. — Мудила твой серенький до сих пор как встретит меня на ланче в «Шоколаднице», заискивающе улыбается и начинает пытать, как любовь его зелёноокая поживает, когда из вражеского стана домой вернётся, и есть ли шанс, что его, козлину тупорылого, простит. Дескать, света белого не видит, и одна ты ему, красна девица, нужна. А посему, готов челом об пол биться и лобзать твои ноги, лишь бы дала ему ещё один шанс.
— Если встретишь ещё раз этот кусок говна, скажи, чтобы держался от меня и моего пряника подальше, — фыркаю раздражённо.
— Былины, что ли, по программе проходите? Я как будто с Алёшей Поповичем на интервью сижу.
— Угу, — кивает Верушка, отхлёбывая свой капучино на миндальном молоке, — башка кругом идёт от всех этих «ой ты гой еси». Но ты, смотрю, держишься молодцом. Я думала, утешать тебя после расставания с твоим соколиком придётся.
— Справлюсь, — натянуто улыбаюсь и повторяю свою утешительную мантру: — Это же всего две недели длилось.
Вера поджимает губы, но никак не комментирует мою браваду.
— Планы какие, Славусь? Может, в кинчик рванём?
— Сегодня никак. Через час свидание в больнице с отцом.
Верушка сочувственно морщит лицо, и похлопывает меня по руке.
— Да пребудет с тобой сила Ильи Муромца.
*****
— Что, прокисший компот твоей матери заморский принц променял на местную Колу? — надменно бросает отец с больничной койки. Даже под нависшей угрозой собственному здоровью Игорь Жданов не пытается хотя бы немного расположить к себе Создателя и остаётся таким же надменным чопорным говнюком.
