— Да, Максим, — звучит с придыханием.
— Ника где?
— Мммм…Ивлеева? Она звонила в восемь с просьбой передать тебе заявление на увольнение. Я перенаправила тебе…
Я сбрасываю вызов, не успев ее дослушать. Похмелье утраивает свою собачью хватку на моих мозгах: я сжимаю ладонями пульсирующие виски, пытаясь унять нарастающий гул крови. Режущая боль, притупленная двухдневным запоем возвращается вновь, растекаясь по артериям и ударяя в голову. Какого черта? Блядь, ааа… какого черта?
Известие о том, что Ника больше не появится на работе без преуменьшения повергает меня в шок. Даже если она меня ненавидит, а я на нее зол, не отменяет того факта, что я хочу, чтобы она была поблизости. Я привык, что она где-то рядом. Мне важно знать, что с ней все в порядке.
Прошу Алену сделать мне кофе и несколько секунд смотрю в потухший экран ноутбука, пытаясь взять себя в руки. Моя жизнь превратилась в полный пиздец, и за это я начинаю злиться на Бэмби. Пусть я и налажал со всей этой херью про отсутствие отношений, но это она была той, кто обманывал. За то время что я был с Никой, я даже в сторону ни разу не посмотрел — для меня просто никого не существовало. Это она бегала за моей спиной к хорьку, прикрываясь Брэдом Питтом и стиркой, лживый голубоглазый олень. А грудина взрывается сейчас у меня.
К черту все. Подпишу я ее заявление, раз она так хочет.
На работе я высиживаю до глубокого вечера, после чего еду забирать Камаро. Я никогда не чувствовал одиночества: в нашей большой семье это попросту невозможно, да и приятелей у меня в Нью-Йорке много, но именно сейчас, кажется, впервые распробовал его вкус. Оказывается, одиночество — это не тогда, когда тебе некому позвонить. Одиночество — это когда ты не можешь позвонить тому, кому хочешь. Даже сейчас, когда я еду по сумеречному Садовому, представляю, что рядом сидит Бэмби. Трясет темной копной, задорно морщит веснушчатый нос с серебристым колечком, объясняя, по какой причине ее раздражает Соколиный глаз и почему она недолюбливает Человека-Муравья. Хочется написать ей сообщение, но не стану. Потому что как бы херово мне не было, у меня есть яйца.
Я торможу возле супермаркета, чтобы купить минералки. С виски и прочей огненной водой я решил завязать до возвращения в Нью-Йорк — длительное саморазрушение никогда не казалось мне привлекательным. Пока пухлая кассирша с забавным именем Гульчачак на бейдже пробивает содержимое моей корзины, взгляд машинально падает за окно, и я в ту же секунду забываю о покупках. Потому что вижу суслика. Одетый в дебильную клетчатую рубашку, он идет за ручку с какой-то черноволосой шалавообразной девкой на двадцатисантиметровых каблуках.
— Мущщщина, а покупки? — несется мне в спину с акцентом. В жопу покупки. Мне нужно с этим разобраться.
— Ты! — рявкаю я так громко, что ботаник и дешевая проститутка замирают на месте. — Можно тебя на пару слов?
Суслик медленно поворачивается, в глазах смятение и испуг. Девка тоже оборачивается, но в ее — удивление и интерес.
— Малыш, мы с молодым человеком отойдем поговорить, — повернувшись к спутнице воркует хорек и ласково гладит ее по плечу.
Тьфу. Девка эта плохая карикатура на Харибо и Индиру. Тонны фальшивого загара, коровьи ресницы, шесть слоев штукатурки, платье вульгарное и безвкусное. Как после Бэмби он может быть… вот с ней?
Перекатывая во рту жвачку, девчонка кивает и, одарив меня кокетливым взглядом, отходит в сторону.
— Кто это? — киваю на ее едва прикрытую тканью задницу.
Суслик расправляет плечи и с достоинством объявляет:
— Это Роза, моя девушка.
— Какая, на хрен, девушка? А к Бэмби ты какого черта с вениками бегал?
— Я не бегал. Я только один раз позвал… хотел поговорить.
Кровь снова начинает долбить в ушах от предчувствия, что я наломал дров. Что зря я не выслушал Бэмби, когда она просила.
— Что значит один раз? — продолжаю допрос и сам не замечаю, как напираю на суслика, так что он начинает пятится назад. — Когда ты с ней в последний раз виделся?
— Тогда в кафе… — кадык на его шее дергается, голос становится тихим. — Когда она за тобой побежала… А до этого на кухне у Ники… ты тоже там был.
Блядь. Я идиот.
— Если у тебя девушка есть, какого черта ты полез к Бэмби?
— Так не было у меня девушки… — блеет суслик, отводя глаза. — Мы с Розой вот только буквально….
Пиздит он. Я, может, и не супер эксперт в отношениях, но эти двое точно не пару дней назад снюхались. У меня была теория на счет него и сейчас она подтвердилась: тихушник эту дешевку давно трахал, поэтому до Ники его крохотному прибору не было дела. Черт знает, как ЭТО можно предпочесть очаровательному олененку, но дебил это сделал.
— Ты Нику для прикрытия что ли держал? Чтобы от мамы поджопник не получить, за то что плохой девочкой связался?
— Роза не плохая девочка! — обиженно бубнит ботан.
Ах ты ж урод. Бэмби мозги трахал столько времени. Такую девчонку в качестве декорации держал. Ну не сука?
— Ты только Нике, пожалуйста, не говори….
Договорить клетчатый пельмень не успевает, потому что я ему с удовольствием вонзаю кулак в нос. Хрустит сочно, наверное, от того, что я вкладываю в этот удар душу и очень много смысла: мщу за то, что когда-то этот мудень в компании медведя своим появлением нас с Никой прервал; за то, что изменял и пудрил моему олененку мозги; и за то, что спровоцировал эту самую неразбериху между нами..
Суслик приземляется на жопу, «Роза по сто» начинает визгливо верещать, а я обещаю:
— Я ей не скажу. И ты, сучонок, никогда не скажешь. А еще раз тебя возле нее увижу, экзамены в аспирантуру ты сдать не сможешь по состоянию здоровья. Сечешь, о чем я?
Хорек промокает кровь, текущую из носа, и трясет головой, дескать, понял. Хочу врезать ему еще, уже просто так, без смысла, но передумываю и иду к машине. На часах почти десять, а мне нужно успеть к Бэмби.
40
Ника
Вообще, на фоне заоблачного количества калорий у меня должен был появится намек на пузо, но его нет — желудок, напротив, словно прилип к позвоночнику: хоть сейчас в рекламе купальников сниматься можно без обработки фотошопом. Жаль, никто не зовет. Наверное, потому что не знают, что такая прессуха прозябает на Малой Бронной в тоске и обертках от сникерсов.
Мне нужно перестать деприть, но пока не получается. Вернее, я дала себе возможность последний день поныть и пострадать, а завтра решила вновь начать жить. Начать жить — это, наконец, причесаться, почистить зубы, выйти на улицу и купить себе кофе. Дальше мои планы пока не идут, но с чего-то ведь нужно начинать. Вряд ли чистые волосы и триста миллилитров капучино зарубцуют дырищу в моем глупом сердце, но я буду стараться каждый день. У меня ведь, помимо свалившейся любви к изменщику-Максиму, есть так много всего, ради чего стоит жить: мама, отец, Леся, танцы по субботам, учеба в университете, любимая пицца с грушей и горгонзолой, да и Акунин книжку новую выпустить обещал. А еще сериал «Эйфория» вышел: там главный герой — тоже редкий красавчик. В общем, то что Максим уезжает, еще не конец света. Когда-нибудь я смогу его забыть.
