Телефон на прикроватной тумбочке начинает надрываться песней «Мама Люба», а это значит, что мне звонит мама Люба. Уже в третий раз за день. Я не говорила ей о том, что произошло между мной и Максимом, но материнское сердце, кажется, и правда не обманешь.
— Да, мамуль, — стараюсь звучать бодро, чтобы не выдать своего поношенного состояния и ненароком не обрушить гнев львиной дрессировщицы на нерадивого кошатника. Не хочу, чтобы случившийся между мной и Максимом кавардак как-то затронул семью Ждановых-Ивлеевых.
— Просто так звоню, Никуш. Как твои дела?
— Ты сегодня уже спрашивала, мам. С обеда ничего не изменилось. У меня все хорошо.
— Да я уж так поболтать. Может, хочешь чего-нибудь? Я могу тебе пирогов привезти. Или сама в гости приезжай, а? Игорь баню затопит, а потом мы с тобой кино посмотрим, как раньше.
В носу и в глазах начинает зудеть от трогательной маминой заботы, и я, смахнув сентиментальную слезу, с улыбкой говорю в трубку:
— Спасибо, мамуль, но поздно уже ехать. Я на выходные у вас заночую, хорошо?
— Конечно, Никуш, как знаешь, — отзывается мама даже слишком ласково. — Но ты мне звони, если что в любое время, ладно?
— Ладно, мам. Но имей в виду, с частотой твоих звонков, ты не даешь мне шансов.
— Просто я люблю тебя и беспокоюсь.
— Я знаю, мам. И я очень ценю. Со мной, правда, все хорошо.
Закончив вызов, я запихиваю телефон под подушку тычу кнопку «play» на экране ноутбука. Будучи в плохом настроении, я всегда пересматриваю старую мелодраму «Обещать не значит жениться». Мой любимый момент — когда отчаявшаяся получить предложение руки и сердца от своего возлюбленного, Дженнифер Энистон(не везет все-таки этой тете с мужиками) находит обручальное кольцо в штанах Бена Аффлека. Она в шоке и в слезах, он на одном колене, и у меня тоже слезы. От того, как красиво все Бенни обстряпал и что ради любимой женщины даже поступился своими дурацкими мужскими принципами не вступать в брак. Все-таки в душе я такой романтик.
От души всплакнув, закрываю ноутбук, продолжительно сморкаюсь в салфетку и зарываюсь с головой в одеяло. Последний день на жалость к себе, Ника. Завтра все будет по-другому.
Однако, долго полежать в луже жалости к себе мне не удается, потому что в дверь звонят. В груди екает, и слипшаяся каша мыслей начинает экстренно взбухать вместе с сердцем. Кто это? Леся? Она бы позвонила. Мама? Она бы тоже позвонила. Доставка еды? Я ничего не заказывала. Проверка колонки? Ее у меня нет.
Я встаю с кровати и шлепаю в двери так осторожно, словно иду по минному полю. Подкрадываюсь к глазку и при взгляде на посетителя пытаюсь продавить пол пальцами ног: облокотившись рукой на косяк, по сторону стоит Максим.
Я отшатываюсь от двери и в панике оборачиваюсь к зеркалу. Боже, я чудовище. Лицо бледное, под глазами круги, прическе на голове позавидовал бы солист группы Kiss, а на старой домашней футболке желтеет пятно от соуса. Мой первый порыв — рвануть в душ, но вряд ли у меня на это есть время. Поэтому лучше вообще не открывать.
Я пячусь назад, и прижавшись, спиной к стене, гипнотизирую глазами дверь. «Пусть валит, — рявкают мозги. — Не хотим тебя видеть, блядский Куклачев».
«Максим, останься, пожалуйста, — всхлипывает мое тупое ноющее сердце. — Хочу грейпфрут и обнимашки»
Звонок повторяется вновь, более продолжительный и настойчивый, и до моих ушей долетает приглушенный дверью баритон.
— Бэмби, питекантроп сказала, что ты дома. Я не уйду, пока не откроешь.
«Вот и пусть сидит, — подсказывает моя оскорбленная гордость. — а ты отлипай давай от стенки и дуй спать».
К гордости я решаю прислушаться. На цыпочках возвращаюсь в спальню и, сев на кровать, глазею на цветастую ширинку Джареда. Сердце работает на износ, учащая пульс до ста двадцати ударов в минуту, руки дрожат. Для чего он пришел? О чем хочет поговорить? И как сделать, чтобы перестало крутить желудок?
Я сижу так пятнадцать минут, ежесекундно напоминая себе о том, как и за что я презираю Максима, и для пущего эффекта воспроизвожу в памяти эпизод во дворе его дома, растоптавший мои достоинство и сердце. Но то ли я плохо напрягаюсь, то ли у моей гордости память как козы, меня тянет к входной двери магнитом. Я высиживаю еще пять минут и, в конце концов, сдаюсь: встаю и иду в прихожую. По пути страстно мечтаю, чтобы Максим ушел и еще страстнее страшусь его ухода. Противоречивая я, этого не отнять.
Вновь заглядываю в глазок и выдыхаю из легких прерывистый звук облегчения. Максим все еще здесь: комфортно обосновался на полу лестничной клетки, прислонившись головой к стене. Это он зря, потому что дня три назад на его месте пропахший мочой бомж спал. Ну а, впрочем, поделом ему, кошатнику.
Поправив ладонью свалявшийся колтун волос, я глубоко вдыхаю и дергаю дверь. Максим быстро вскидывает глаза, заставляя меня неметь, потому что в эту секунду я как никогда остро осознаю, насколько по нему соскучилась. Так скучать не должен никто и никогда. Это слишком больно.
— Привет, Бэмби, — не прерывая нашего зрительного контакта, Максим осторожно поднимается с пола и, убедившись, что я не собираюсь кидаться на него, чтобы выцарапать глаза, делает шаг к двери. Ведет себя словно полицейский, которому необходимо обезвредить спятившего террориста, взявшего сотню людей в заложники: голос тихий, движения неспешные. — Могу я войти?
— Проходи, — киваю в квартиру. — Ты же, наверное, поговорить хотел.
Я невольно отшатываюсь в сторону, когда Максим протискивается мимо меня и не успеваю задержать дыхание. Его грейпфрутовый запах мгновенно проникает мне под кожу, дурманит голову и мешает трезво соображать.
Максим останавливается рядом с зеркалом и молча смотрит на меня. Вернее, пожирает меня глазами вместе с заляпанной футболкой и пушистыми носками.
— Я соскучился, — выговаривает глухо. — Я пиздец как по тебе соскучился, Бэмби.
Слезные каналы снова саднит и я, обхватив, себя руками отшагиваю назад до тех пор, пока вешалки в зимними пуховиками не упираются мне в лопатки. Соберись, е-мае, Ника. Выглядишь ты хреново, так хотя бы веди себя нормально.
— Если это все, что ты хотел сказать, то не стоило пачкать джинсы. Мог бы просто смс написать.
Максим отрицательно мотает головой и делает шаг мне навстречу.
— Это не все что я хотел сказать. Я пришел извиниться.
— За что?
— За то, что был таким идиотом. За то, что все то, что было между нами, сводил к сексу. Потому что ты не была для меня просто сексом, Бэмби, даже на минуту. Я просто отказывался это признавать, потому что для меня это сложно.
Еще минута и я превращусь в хнычущий кисель, поэтому я его перебиваю.
— Я не хочу это слушать, Максим. И все что ты говоришь…
— Подожди, пожалуйста, хорошо… — Максим успокаивающе поднимает обе ладони вверх, подтверждая мои теорию насчет полицейского и террориста с заложниками. — Просто дай мне договорить…. Пожалуйста.
