— Дай я. — Кейел по-хозяйски отобрал топор и потеснил меня себе за спину. — Отойди, чтобы не задел тебя.
Взвесил топор в руке и ударил. Камень мигом треснул, в груди фангры обозначился раскол. Спустя два удара я и радовалась, и обнимала себя, чувствуя другой взгляд в затылок. И треск, и шелест едва слышно касались слуха, в основном они тонули в громком стуке железа о камень. Пришел, значит… Но не спешит выйти из стены и повидаться.
— Что у вас там? — гаркнул с улицы Дарок.
Елрех смекнула, что волнуется наверняка не он один, и мигом отправилась к выходу.
Кейел в это время отложил топор, вытащил из черной ниши сундучок. Поставил на землю и принялся тихонько сбивать замок.
— Встань под свет, — положив руку ему на плечо, попросила я.
— Зачем? — он поднял на меня изумленные глаза.
Волновать и пугать его не хотелось, поэтому я слукавила:
— Видно плохо. — И прищурилась, как будто мне очень важно, именно стоя в полный рост, разглядывать сундук.
Долго упрашивать не пришлось. Кейел в три шага гуськом переместился под густой солнечный луч и продолжил начатое дело.
Не прошло и десяти секунд, как повеяло леденящим холодом. Треск раздался в метре от нас. Кейел мигом оглянулся и замер, напряженно уставившись мне за спину. Я потерла лоб, стирая хмурость, и развернулась.
— Ну, здравствуй, — с улыбкой поприветствовала давнего знакомого.
Он стоял в тени, не смея нарушить ее границу. Высокий силуэт из густой тьмы, без лица, без глаз, без рта… Он вынуждал высоко поднимать голову, чтобы смотреть на его голову. Тьма исходила от него и рвалась лохмотьями. Наверное, треск раздавался при отрыве очередного куска. Каждую секунду от неосязаемого тела отделялась сотня, а может, тысяча кусочков.
— Ты же, как и духи, живешь вне времени? Помнишь меня?
Монстр помнил. В ответ на мой вопрос он вздыбился разъяренным медведем и бросился ко мне. И я бы устояла на месте, если бы Кейел не дернул меня к стене. Я быстро развернулась в его захвате и накрыла пальцами приоткрытые губы.
— Не кричи, — тихо попросила.
Кейел перевел испуганный взгляд с монстра на меня. Приподнял брови, но вскоре послушно кивнул. Я отняла руку от его лица, легко выпуталась из сильных рук и шагнула обратно. Наверное, монстр, по-прежнему держась самой границы тени, скалился. В тьме, над подбородком, образовалась ямка. А может, он кричал на меня.
Но жестокий Тавирд не оставил ему голоса…
Монстр искривил форму беззубого рта — теперь казалось, что у него отвисла сломанная челюсть. Он медленно потянулся ко мне. Длинные пальцы-кинжалы мгновенно растаяли под солнцем.
Сострадание кольнуло в груди. Я прошептала, глядя туда, где, по идее, должны быть глаза.
— Все имеют право на прощение. Укроти свою жадность и моли Тавирда о прощении. Моли всех Повелителей. Они слышат каждого.
Тьма на плечах монстра с треском вздыбилась и дрогнула. Кажется, монстр потерял ко мне интерес, и медленно повернул голову к Кейелу. Он помнит и его…
Тварь.
На глаза словно надавили изнутри — они разболелись, в них заплясали красные и черные пятна. Я моргнула дважды, вдохнула глубоко и, сдерживая глупое желание попросту ударить тьму, прошептала охрипшим голосом:
— Надеюсь, ты будешь гнить тут вечно. Захлебнись своей жадностью. — И не желая больше видеть безмозглое создание, посмотрела на Кейела. — Бери сундук и пойдем отсюда.
Просить дважды не понадобилось. Кейел поднял сундук и, постоянно оглядываясь то на меня, то на монстра, направился к узкому выходу. Я коротко произнесла:
— Никому ни слова о том, кого мы видели.
— Как скажешь, — отозвался он и, шумно вздохнув, не с первой попытки растянул улыбку. Немного глупую, но все лучше, чем закостенелое выражение страха.
На улице открыли сундук. Я на всякий случай проверила, чтобы подсказки и ключ соответствовали тому, что мы находили в прошлом, а затем отдала все Роми. Он бегло прочел подсказку, ведущую к Лавовому озеру, фыркнул и пробормотал:
— Мы только что оттуда.
Говорить ни с кем не хотелось, поэтому я молча кивнула и направилась к месту гибели Ил.
* * *
Солнце медленно клонилось к закату, когда на горизонте показалась высокая скала. Она возвышалась над вереницей других скал, как дерево посреди поля. Единственная упиралась вершиной в голубое небо. Шпилем, взмывающим резко вверх по косой, насаживала на себя пушистое облако и словно мешала ветру нести его дальше. Ветер поднимал песок у ног, дул на легкие облака-перья в небе, и они запросто мчались, часто меняя форму и бросая на землю едва заметные тени. А большое облако застряло… Клубилось, мрачнело, бурлило пеной по краям, и никак не могло перекатиться через скалу.
Неужели Ил спрыгнула с этого шпиля? Нет, наверное, в форме дракона она поднялась над облаками и… Чтобы наверняка.
— Только к закату приблизимся, если дорога не перестанет вилять, — недовольно сообщил Дарок, вроде бы обращаясь ко всем сразу, но было ясно, что отвечать придется мне.
Отвечать не хотелось…
Жадность или ненависть очерняет души? Я была жадной, а потом меня настигла сила Вестницы. До нее мне хотелось всего и сразу. Успеть везде, забрать свое, а, по возможности, урвать и лишнее. Как так получилось, что теперь я готова отказаться от всего, что не мое? К примеру, взять Кейела. Сердцу больно, когда думаю о нем. Больно от того, что он теперь не мой, а больше привязан к другой жизни. И даже если малостью кому-то еще принадлежит, то я не готова отобрать его себе. Ведь сердцу еще больнее при мысли, что счастливым я его не сделаю. Вдруг не справлюсь.
Я и не справлюсь?.. Что же со мной, если допускаю такие мысли? Сила Вестницы научила? Или научилась сама. А души чернеют от жадности и ненависти. Наверное, я больше не жадная, раз готова отказаться от Кейела ради него же. Теперь бы узнать, как побороть ненависть в себе. Потом — как душу от черноты очистить, спасти от отверженной участи.
— Лучше бы дождались рассвета у священного кольца, — не успокаивался Дарок. — С рассветом спокойно дошли бы до скалы.
Я взглянула на его спину. Темная куртка из добротной кожи крепко натягивалась на широких плечах при каждом движении. Тоже боится за свою душу громила? А как же вера в очищение души солнцем? Как же молитвы каждый рассвет, которые нередко задерживают нас? Мне с трудом удалось не скривиться. Внутренняя слабость, спрятанная даже от нас самих, хуже всякой другой слабости. С ней никакой враг не нужен, она сама все в жизни разрушит.
— До священного кольца отсюда рукой подать, — отозвалась я, опуская голову. Пыль превратила темно-коричневые сапоги в светло-рыжие. — И даже если не успеем, разведем костер.
— Из чего? — Дарок остановился и тряхнул серыми лохмами, спутанными под рогами. — Вокруг одни высохшие кусты.
