— Тофр, тофр, тофр…
Кейел
— Шелестят создания скверны, — ругался Роми, оглядываясь на тени скал.
Я выхватывал взглядом туманные силуэты, но не мог задержать на них внимания. Пока еще они прятались от багрового света. Солнце погружалось медленно, но мне было недостаточно. Я безумно желал остановить его. Это желание схватывало горло, скапливалось в груди и распирало изнутри. Хотелось броситься к Солнцу и звать его, кричать, просить, чтобы остановилось.
Или броситься в пещеру… Я косился на черный проем, застывший над землей. Солнечные лучи давно перестали согревать его. Ожидание команды от Елрех, что нам пора уходить смешивалось с чувством страха. Я не понимал, чего боюсь больше: того, что у меня не хватит мужества броситься в пещеру, убегая от Роми с Елрех, или… У меня останется сын. Каким он будет? У меня наверняка будет сын, а не дочь.
Сердце билось в горле вместе с желанием умолять Солнце остановиться.
Асфи
Тофр, тофр, тофр…
Я плохая мать.
Первая тварь свалилась на Дарока с потолка. Почернела, обретая форму. Беззвучно раскрыла зубастую пасть и, раздирая плечи и спину васоверга, быстро завертелась на рогатой голове.
Ручка Шании в крови. А мой сын? Где мой сын?
Ты не для семьи…
Ярость вспыхнула с воспоминаниями.
Колебание воздуха подсказало в последнюю секунду, куда отскочить и как ударить. Я встретила прыгнувшую на меня тварь выставленным кинжалом. Лезвие распороло плоть с тихим скрежетом. Раздался визг. Тонкий и острый для ушей. Виски сдавило болью.
Молодняк грызся с визгом. Он с остервенением делил между собой маленькую добычу. Они учились охотиться и выживать.
Простите меня. Я не для семьи…
Меня повалили крепким ударом в грудь. Камень больно впился в лопатки и затылок. Челюсть защелкала перед самым лицом, обдавая измученное обоняние новым зловонием. Не таким резким, как воздух в пещере, а сладковатым и едва уловимым. Из пасти тофров будто несло призраком будущей смерти.
Тофр, тофр, тофр…
— А ты? Мама, а ты?
— Я догоню, маленькая…
…догоню.
Кинжал вошел в плоть с чавканьем. Тварь слетела с меня, позволяя мне вскочить на ноги. Попыталась цапнуть, но я ударила ее кулаком по морде. Охарс осветили мелкие блестящие зубы в черной пасти.
Они убили моих детей. Эти твари убили моих детей!
Дикое чувство беспомощности охватило лишь на секунду, но до слуха добрались голос Дарока и звуки драки. Чужие чувства, давно ставшие собственными, немного притупились.
Дарок, бросив плети, ругался и крутился. Тофры облепили его, как самого грозного противника. Мелкая тварь ловко цеплялась за длинные рога и вертелась на голове васоверга. Когти задних лап царапали кожу. Волосы налипли на лоб Дарока, кровь залила брови и глаза.
Мой враг очухался и бросился на меня, но я прыгнула в сторону и ударила на опережение. Зацепила его — кинжал едва не вылетел из руки. Тофр промчался вперед, ударился головой в стену. Забился в угол и принялся раздирать камень, будто тот внезапно превратится в землю, и вместо борозд быстро образуется нора.
Пользуясь победой, я вновь посмотрела на Дарока.
Тварь крупнее — размером с огромную собаку — встала на задние лапы, упиралась на рога у лопаток и кусала Дароку руки. Он пытался сорвать с головы мелкую и попутно отбивался локтями от второй. Еще одна тварь атаковала спереди, но Дарок крутился на месте, заставляя всех тварей перемещаться за ним и выжидать, когда он устанет.
Возле стен кружили еще тени. Шипели, подступали ближе. Перепуганные Охарс едва ли освещали их. Крупная особь отделилась. Стремительным прыжком налетела на Дарока, и он едва устоял на ногах. Тварь впилась ему в шею, и Дарок не то зарычал, не то закричал. Вслепую перехватил нового врага, крепко обнял его и сам с дикой яростью вгрызся в толстую глотку. Враг задергался в его руках, но не мог вырваться из крепкого захвата. Оглушительный визг распугал остальных тофров. У меня от него потемнело в глазах и зазвенело в голове. Казалось, вокруг все исказилось.
«Ксанджи! — позвала я, ощутив теплую струйку крови из носа. Собственного голоса услышать не удавалось, он звучал лишь в голове. — Сжечь всех, кроме Дарока и твари рядом со мной!»
На ощупь я поспешила к раненому тофру. Чувство беспомощной злости оживало сильнее с приходом темноты. Они убили моих детей…
Ксанджи разогнали мрак, но чувство беспомощной злости не прошло. Своды зала наполнились дымом и запахом гари. Я запоздало задалась вопросом, не можем ли мы взорваться? От зловония горчило на языке. Ксанджи метались из угла в угол, пугая даже Охарс. Моя ненависть питала их…
Тофр, тофр, тофр…
— Мам, мама…
— Беги же! Я догоню!
…догоню.
Тофр жался к стене. Тонкий, скользкий. Возможно, от крови. Задняя лапа была вытянута, а под телом петлял темный след.
Догоню. Я отмахнулась от искр и, опустившись в чужую кровь на колени, попыталась вытянуть тварь из угла. Хотелось видеть ее глаза. Понять, что она не разумная. Или наоборот?
— Сундук у меня! — Дарок отвлек криком.
Вокруг пылали тела монстров. Более живучие особи визжали и, охваченные огнем, разбегались по норам. Ксанджи преследовали их. Очередной вдох вызвал боль в переносице и лбу. Я закашлялась.
— Уходим! — прижимая к груди сундук, Дарок потянул меня за плечо.
Я дернулась и оскалилась на него. Он оскалился в ответ. На окровавленном лице воина белели лишь глаза, даже клыки были измазаны кровью. Приступ кашля повторился, и я вскочила на ноги, прикрывая рукавом нос. В глазах вновь потемнело, и твари ожили перед глазами. Молодняк. Плечо сжали сильнее, потянули…
— Теперь можно кричать.
— Нельзя.
Я стиснула зубы, отмахнулась от тяжелой руки и бросилась к полудохлому тофру. Нащупала его, ухватила за задние лапы и потащила. Тофр с новой силой задергался, передними лапами оставил в полу борозды.
— Зачем тебе он? — орали на ухо.
Будь у воина свободные обе руки, он бы вытянул меня из пылающей пещеры насильно, а так я запросто отбивалась и тащила свою добычу. Перед глазами мелькали образы, в груди все на части рвали чувства. Окровавленная рука. Я больше не смогу держать детей за руки. Не смогу смотреть им в глаза и любоваться их улыбками. Тофры отняли у меня все. Они сожрали и меня.
Не меня…
Но часть чьей-то жизни, стала моей собственной. И я разрывалась изнутри от агонии. Хотелось кричать, вопить и биться обо все вокруг — что-то удерживало рассудок на поверхности. Он то нырял в темные воды чужой жизни, то всплывал на поверхность моей.
