— Почему не отправили кого-то помоложе?
— Да кого ж это отправлять прикажешь? — он покачал головой, сутулясь сильнее. — Парни наши охраняют девок и Луной и Солнцем. А я староста к тому же. Я в ответе.
И, пригорюнившись, совсем замолк.
У речного домика я попросил деда подождать немного. Решил проведать Окрина. Эльфиор сидел, свесив ноги с дощатого настила, и смотрел на себя в воду. Оперевшись рукой на столб, я спросил:
— Как ты?
Окрин и не вздрогнул. Как знахарка ни пыталась спасти его матушку от тяжелого недуга, недуг одолел. Несколько рассветов назад Окрин с отцом хоронили ее в земле, где-то в глубине леса.
— Получше. — Он выдавил из себя улыбку, поднимая на меня ясные глаза. — С отцом думаем обратно в Обитель вернуться. У вас тут существа с виду добрые, а как ковырнуть — гнилье внутри. Ты извини меня, что я так прямо тебе о том говорю.
— Ничего. — Я с улыбкой стукнул ребром кулака по столбу. — Когда уходите?
— Пока не решили. А ты снова охотиться?
— Позвали.
— Дед дошел?
Я кивнул. Улыбка Окрина стала естественней.
— Я ему спускаться помогал. Думал, что убьется или по дороге помрет, но к Солнечной не дойдет. Но смотри, что любовь с существами делает. Ради любимых сельчан такой путь старик проделал, — присвистнул слабо, но с искренним восхищением. — Я рад, что ты ему не отказал. Удачи тебе, Кейел.
— Духи будут добры к нам — еще вернусь до твоего ухода.
— Поспеши! — донеслось в спину. — Хоть попрощаемся!
* * *
Запел глухарь. Птица осторожная, но наш шум ее не перепугал. Линарь не из крикливой нечисти…
Сгущались сумерки, умирало Солнце, цепляясь последними красно-рыжими отсветами за листву и темные, покрытые мхами стволы. Проходя мимо поваленного бревна, я склонился за сумкой. Голова закружилась, меня повело в сторону, и, падая, я успел ухватиться за крепкий сук. Стоял, повиснув на нем, и пережидал слабость. Пальцы второй руки сильнее сжимались на толстых хрящах.
Линарь не из крикливой нечисти. Он двигается бесшумно; в ночи можно услышать лишь хлопанье огромных кожистых крыльев. У линаря белки глаз без радужки и зрачка — он слеп на глаза от природы, но мир видит. И видит прекрасно. Все его органы, каждый сантиметр серо-белой кожи улавливают кровотоки живых существ. Чуть слабее он чувствует потоки воздуха и тепло от неживых поверхностей. Мало обладать сноровкой, чтобы убить линаря в одиночку. И безумие идти на него в одиночку…
Но я был не один, а в запасе снадобий, зелий и амулетов мне мог позавидовать бывалый наемник. Елрех регулярно присылала с торговцами посылку, а Роми контролировал, нанимая знакомых шан’ниэрдов, чтобы все было доставлено в отдаленную Солнечную в целости и сохранности.
Мысленно благодаря Алурея, я побрел от места сражения дальше. Некоторые зелья Елрех помогли усмирить кровоток, а амулеты заглушили до конца так, что я стал восприниматься мертвым. Но эти условия лишь помогли отследить логово твари. В остальном полагался на себя и на духов. Мивенталь и сейчас следовали рядом, косясь на меня зелеными волчьими глазами. Им какое-то время удавалось сбить кровожадную тварь с толку, но он все же понял, что вся угроза исходит от меня. И когда он занялся лишь мной, я думал, что не выживу. Если бы не милость Алурея…
— Давно ты не дарил мне плоть во времени, — пробормотал я, с трудом выбираясь из оврага.
Мивенталь прижимали волчьи уши к голове и терпеливо вели меня дальше.
Линарь вцепился в мой мираж остатками зубов, которые я первым делом, как добрался до него, переломал и выбил. И сделал несколько глотков крови, которая быстро растворилась в настоящем и исчезла, как и моя иллюзия. Только подставился монстр, позволяя мне срубить одним ударом голову.
Духи распалили костер по первой просьбе, когда я еще не дошел до своей стоянки. Кровь текла из нескольких располосованных когтями мест, несмотря на замедленный кровоток. К тому же из-за этого влияния зельев на кровь немного ослабло тело и клонило в сон.
Я поставил голову линаря на бугор у костра так, чтобы он смотрел на меня белыми, с красными прожилками глазами. Сам, привалившись к дереву, уселся рядом. Дотянулся до сумки, вытащил перевязочную ветошь и бутыль с очищающим травяным настоем. Первым делом стянул с себя куртку, рубаху и занялся раной на животе. Новые шрамы грозились остаться рядом с толстым кривым швом. Он тянулся от ребер к ногам, напоминая о последней ссоре со старой викхарткой.
Знахарка прозвала меня такиром. Дословный перевод с викхарсткого — тот, кто ищет смерти. Вредная старуха ругала меня после каждого возвращения, латая старые и новые раны. Последнее мое состояние ей особенно не понравилось. Возможно, не понравился мой хохот и песни, разбудившие глубокой ночью всю деревню. В тот момент, когда мне удалось добраться к ней, я ничего не соображал. Мешало оживленное ядовитыми грибами воображение.
Грибами отравился намеренно. Дева желаний знала, кто к ней пришел и была готова к встрече. Едва не утащила вслед за собой к Древу жизни. Исполосовала всего, но значительным оказался ее последний удар тонкими, длинными когтями. После него живот пришлось зажимать, чтобы не потерять содержимое. В сундуке с богатствами отыскал булавки, ими сцепил края. Мивенталь буквально тащили на себе из глубины леса, пока мне на глаза не попалась поляна, усеянная сизыми шляпками с белыми крапинками. Гриб последнего веселья знали даже дети. Он вызывал видения, смех, давал прилив сил, а потом, если не принять снадобья, убивал.
Я рвал грибы и толкал в рот. Кривился от горечи и кислятины, промахивался мимо пазухи, но рвал и засовывал, куда только мог. Запомнил ясно, как пальцем впихивал в голенище сапога. В очередной раз цеплялся за жизнь, не понимая только, зачем она нужна.
Гриб придал сил. Хлынул такой их прилив, что Мивенталь с трудом оттащили от реки и повели к деревне. На воротах пел песни, пугая выставленных на ночь сторожей. У знахарки смеялся, видя, как расходятся края разорванного живота и в нем блестят внутренности. Рассказывал о тех, кого убил. Она не верила. Смотрела с жалостью, ругала и просила не двигаться, чтобы она могла зашить меня. Грибы выпадали из каждой складки одежды, подсказывая, что мне нужно снадобье. Знахарка и им напоила, и потом продержала у себя несколько недель, не позволяя ни вставать, ни ворочаться. Каждый рассвет меняла перевязку и мазала живот. А когда все затянулось, выставила за дверь и запретила приходить к ней.
Линарь оставил отметины, но с этими ранами я мог справиться сам.
Промокнув покрасневшую ветошь в настое, вытер кровь с груди. Нахмурился, разглядывая три следа от когтей. Голос прозвучал словно над самым ухом: «Будто хотели добраться до сердца»
Ветошь выпала из рук; я резко оглянулся. Лес погрузился в темноту, растворив без следа солнце. Звуки тоже изменились, но не пропали: уханье, тявканье, грызня, редкий визг… Все далеко. И только голос, который, как мне казалось, я успешно позабыл, звучал в голове отчетливо, словно мы общались с его обладательницей вчера.
