…иначе смерть становится привлекательнее жизни. Это ясно любому живому существу. Это понятно мне теперь, как никогда прежде, несмотря на то, что Елрех, да и кажется, Роми, приняли меня. Даже взрослому тяжело жить ненужным, так каково же было ребенку?
Как выяснилось, отец наказывал Кейела и до этого — выбивал зубы, разбивал лицо, швырял ребенка, и тот расшибал колени, руки. Он устал от сына, которого было невозможно перевоспитать, и лупил его. По любому случаю мальчика запирали в холодной кладовой, чтобы он сам подумал и понял, за что его наказывают. Это была обычная практика привычного воспитания. Однако в очередной вечер произошел немыслимый перегиб даже по меркам цивилизованных фадрагосцев. Ребенок всего лишь предположил, что Шиллиар, небо — не то, чем его считают. Отцу хватило короткой фразы, чтобы собрать всех односельчан на берегу реки. Кейела публично осудили и, привязав к столбам, стали хлестать.
— Я не представляю, что было с его спиной, — уронив голову на ладони, безжизненным голосом бубнил Роми. — Кейел сказал, что перестал ощущать боль, когда обмочился. Ты представляешь, как надо бить и сколько, чтобы жертва перестала контролировать естественные желания? А перестать чувствовать боль? — Посмотрев на меня, скривился в отвращении. — Как их не ненавидеть? Как не бояться таких? И нас, беловолосых шан'ниэрдов, потом обвиняют в нетерпимости. А они сами? Увидели, что ребенок перестал сопротивляться и плакать, что он сходил под себя, и решили — мало! Будто они уже не могли остановиться!
Не могли… Толпа с ее мышлением, как Титаник: если разгоняется, тяжело остановить. Я опустошила бокал и посмотрела на графин; сухой язык царапал небо. А Ромиар продолжал терзать сердце, ожившее не к месту.
— Часть скверны вышла! — возмутился он. — Они обрадовались, но даже не сговариваясь, поняли, что остальное выйдет только с болью. Они требовали от мальчика раскаяния! Но разве кто-то слушал его? Ни один! — хлопнул по столу. — Ни одна паскуда!
…и вместо плети отец взял палку. Он заботился о любимом сыне, спасал его от скверны. Он плакал и бил, плакал и бил, плакал и снова бил. До тех пор, пока сын не потерял сознание.
— Говорил, что проснулся из-за голосов вокруг, — прижимая к губам дрожащие руки, сложенные замком, тихо произносил Роми. Его, беловолосого шан'ниэрда, стремящегося всегда к лучшему, трясло от пересказывания чужой истории вслух. — Говорил: в первое мгновение понять не мог, что происходит…
Светило солнце, над головой пели птицы, шумели рогоз и камыш, а в лесу, раскинувшимся неподалеку, тявкало зверье. Кейел очнулся от боли, мокрый, продрогший и обессиленный. Его расталкивали и раскачивали, надавливая то тут, то там на ноющее, горящее огнем тело. Знакомые голоса сначала обрадовали, потом испугали, а затем снова обрадовали — деревенские дети нашли его на берегу реки. В нем затаилась надежда, что из него вывели скверну, что он прощен, и теперь жизнь изменится. Но он устал настолько, что не мог поделиться своим счастьем, не мог толком открыть глаза. Только мычал и с трудом дышал. И когда был перевернут на спину, услышал слова, из которых понял, что его кошмар только начинается. «Они сказали, что скверна должна выходить с кровью! — повторяли рассуждения вчерашние приятели, перебивая и перекрикивая друг друга. — Надо чтоб больно было подольше! Нет, черное нутро надо освободить! Да, так говорили!»
Он слышал шорох, беготню. Почувствовал запах костра, а затем жжение то в руке, то в ноге. Боль и шипение… К запаху костра добавилась вонь жженной плоти и волос. «Он стонет! Хватит! Ему уже больно!» — останавливала всех Лери. Но остальные были убеждены, что стонет глухо, а значит, ему не больно.
«У кузнеца красное железо видели?! Оно в огне лежит и потом долго красное! Такое надо брать!» «Возьмем у него то, что он выкидывает в конце двора, а потом обратно вернем» «Он не заметит» «Точно!» «Хватит! Ему же уже больно!» «Не хватит! Он даже не двигается!» «Вспомни, как ночью вопил! Так даже девчонки не вопят» «К кузнецу! К кузнецу! Давайте, кто первый!» «Освободим черное нутро!»
Он надеялся, что они не вернутся. Надеялся, что силы восстановятся раньше, чем они вернутся, чтобы успеть спрятаться. Но время шло, а он так и не смог пошевелиться. Не мог отогнать от себя даже мух. Особенно запомнил, как самая наглая заползала в рот, перебирала лапками, цепляясь за передние зубы. Он терпел.
Терпел до тех пор, пока в ногу не всадили раскаленный железный штырь. После небольшого отдыха он взвился змеей и завопил так, что ему заткнули рот и шикнули на него. «Скверный Кейел! — поочередно дразнили дети. — Скверный мальчишка! Очистись!»
Исцеление штырем пришлось детям по душе, потому что он еще и легко разрезал кожу. И когда они прожгли насквозь живот Кейела, Лери все-таки не выдержала. Еще до приезда высокомерного эльфеныша из главной обители, — которого мне надо было лично придушить, пока я была в Солнечной, — она крепко дружила с Кейелом. Ей было с ним весело и интересно, а остальные дети не стыдили за игры с ним и частенько сами тянулись к нему. Никто из них толком и не понимал, за какие такие скверные мысли наказывают их приятеля.
Они не понимали и тогда, когда по примеру взрослых изгоняли из него скверну. Все ждали чуда…
Из-за нелюбви к виксартке дети всегда держали ее под присмотром, поэтому Лери отметила отсутствие знахарки на вечернем собрании у костра. Потянув еще день и поучаствовав в очередной дневной вылазке, посвященной «исцелению» Кейела от скверны, она все-таки рискнула пойти в мрачный дом страшной знахарки. И виксартка потребовала от нее все детали: куда течение выбросило мальчика, как далеко от деревни и сколько рассветов они занимаются «исцелением» друга.
— Понимаешь, откуда у него доверие к Лери? Она ему тогда жизнь спасла. Будь она трусливее, то не рассказала бы знахарке, где мальчишка умирает и какую участь ему запланировала детвора.
Отвечать не хотелось. Не хотелось даже двигаться.
Страшно. Страшно, что такое может случиться с каждым. Что просить помощи в такой ситуации не у кого. Что даже дети, впитав пример жестокости взрослых, могут бездумно пойти на такое.
В тот же день виксартка отправилась за рогозом, а к закату приволокла к себе полумертвого Кейела. Как оказалось, с ним поступили почти так же, как поступали в средние века земляне с «ведьмами», только, к счастью, обошлись без камня на шее: «если скверна вся вышла, то духи смогут удержать очищенного мальчика на воде» — рассуждали старики. А затем бессознательного мальчика за руки и за ноги выбросили в реку. Родной отец… Из-за непочтения к Шиллиар?
Я зажмурилась и потерла виски. Ромиар не собирался щадить меня:
— Не знаю, какие духи ей благоволят, но она душу в его тело вернула.
Позже Кейел день за днем, вместо доброго утра и доброй ночи, слушал от виксартки и о том злополучном вечере, и том, с каким трудом она возвращала в него жизнь. Я лично знаю, какой может быть надоедливой эта клыкастая старуха. От нее даже мне не удавалось спрятаться и отмахнуться.
Знахарка без конца и края упрекала его и за бестолковый ум, и за то, что он не умеет держать скверный язык за зубами, но при этом буквально оживляла его. И он, будучи шокированным ребенком, неосознанно улавливал намеки. А позже, исцеляясь у нее, учился молчать и держаться от всего в стороне.
